Роман В. Набокова «Защита Лужина», краткое содержание которого мы представляем вашему вниманию, увидел свет в 1930 году. По мнению многих критиков, это произведение вывело автора в авангард русского литературного сообщества, творившего в условиях эмиграции.

В ярких, но несколько мрачных красках Набоков описывает жизненные перипетии талантливого шахматиста, для которого окружающий мир стал зеркальным отражением шахматной партии.

Прощание с детством

Каждое лето маленький Саша Лужин проводит с родителями на даче, а по осени семья возвращается в Санкт-Петербург, в свою городскую квартиру. В этот год в жизни мальчика, до сих пор находившегося на попечении гувернантки-француженки, должны произойти неожиданные перемены: отец объявил Саше, что ему предстоит пойти в школу. Это известие пугает тихого домашнего мальчика. Его воображение рисует ужасы будущего ежедневного общения со сверстниками. Так начинается повествование о судьбе будущего гения в книге, на обложке которой выведена лаконичная надпись: "В. Набоков. «Защита Лужина»". Краткое содержание первых нескольких глав рассказывает о детских переживаниях юного героя.

Когда семейство Лужиных по окончании дачного сезона, собрав необходимые вещи, готовится к отправке в город, Саша прямо с железнодорожной станции убегает в лес. Заморосивший дождик гонит маленького упрямца к деревенскому дому. Мальчик прячется на чердаке в надежде, что его там никто не найдет. Среди обычного чердачного хлама Саша замечает старую шахматную доску, еще не подозревая, какую роль сыграет этот предмет в его дальнейшей жизни. Вскоре взрослые обнаруживают беглеца, и чернобородый мельник на руках относит мальчика в дорожную повозку. Расставанием с детскими иллюзиями можно было бы назвать эту часть романа «Защита Лужина». Краткое содержание по главам всего произведения знакомит читателя с чувствами ранимого подростка, сосредоточенного юноши и взрослого мужчины.

Школьные обиды и родительское непонимание

Отношения с одноклассниками, чего и опасался Саша, у него не складываются. Сначала мальчишки дразнят его Антошей по имени персонажа одного из рассказов Лужина-старшего, занимавшегося написанием детских книжек. Колкие шутки в свой адрес Саша предпочитает не замечать, замыкается в себе. Вскоре все о нем забывают, смотрят как на пустое место.

Если бы нам пришлось писать небольшое эссе на тему: «В. Набоков: «Защита Лужина», краткое содержание, анализ произведения и характеристика главного героя», то можно было бы с уверенностью сказать: замкнутость и нелюдимость подростка явились той самой защитой от посягательств социума на его внутренний мир. В справедливости этого утверждения несложно убедиться, продолжив чтение романа.

Отец, через месяц посетивший гимназию, чтобы узнать об успехах сына, слышит от преподавателя, что мальчик, хоть и не без способностей, но слишком вял и безынициативен. Успехов в изучении школьных предметов Саша не проявлял, в разговорах с родителями на тему учебы предпочитал отмалчиваться, иногда у него случались вспышки немотивированного гнева. Отец начинает подозревать, что единственный сын болен какой-то душевной болезнью, но всё же надеется, что мальчика ждет великое будущее.

Знакомство с миром шахмат

В годовщину смерти деда Саши по материнской линии в доме Лужиных организовывается музыкальный вечер, поскольку почивший старик считался неплохим композитором. Один из приглашенных музыкантов, с которым Саша случайно столкнулся в отцовском кабинете, в коротком разговоре восторженно отзывается о шахматной игре, называя ее «увлечением Богов». Известно, что искусством составления шахматных этюдов увлекался и сам Владимир Набоков. «Защита Лужина» - краткое содержание его воззрений по поводу этой древнейшей игры, ее влияния на человеческие судьбы.

На следующий день, когда мать мальчика затевает ссору с отцом, подозревая мужа в измене, Саша вновь уединяется в кабинете. Здесь же оказывается троюродная кузина матери, гостящая в доме Лужиных. Именно эта женщина стала причиной скандала между родителями. Мальчик просит тетку научить его игре в шахматы. Девушка отнекивается под предлогом, что обучение может занять слишком много времени. Мальчик настаивает на своем, и тетка со вздохом показывает, как нужно расставлять фигуры, объясняет правила их передвижения по шахматной доске. На первый взгляд события в романе «Защита Лужина», краткое содержание которого мы пытаемся передать, развиваются неспешно и вполне обыденно.

Юношеский протест

В один из дней Саша наблюдает за игрой в шахматы своих одноклассников. Неожиданно для себя мальчик обнаруживает, что, не умея играть, понимает в этом магическом действе гораздо больше, чем его сверстники. В этот момент в его голове зреет план, к осуществлению задуманного Саша приступает на следующее утро. В сюжете романа «Защита Лужина», краткое содержание которого не может вместить многих важных деталей, наступает один из кульминационных моментов.

Делая вид, что отправляется в школу, мальчик перестает посещать занятия, проводя дни напролет в доме троюродной тетки. Молодая женщина дает ему первые уроки шахматной игры. Затем обучением Саши начинает заниматься старик, который часто бывает в гостях у тетушки. О школьных прогулах вскоре становится известно родителям, в доме вновь вспыхивают скандалы. Но Сашу это уже не тревожит, он с упоением изучает журналы, разыгрывая по ним шахматные партии.

Первые потери и начало шахматной карьеры

Через неделю юный Лужин узнает о смерти старика, у которого он брал уроки игры. Это известие тяжелым бременем ложится на неокрепшую психику мальчика. Родители вынуждены увезти Сашу за границу, чтобы обеспечить лечение затянувшегося нервного срыва.

Через какое-то время мать возвращается в Россию, Саша остается с отцом. Лужин-старший часто появляется в обществе с молодой дамой, в которой мальчик узнает свою троюродную тетку. Вскоре из Петербурга приходит телеграмма, извещающая о смерти матери Саши.

Отец, проникнувшись увлечением сына шахматами, позволяет ему участвовать в различных турнирах. Подрастающий юноша одерживает одну победу за другой, это занятие начинает приносить не только славу, но и деньги. Организацией шахматных поединков и сеансов одновременной игры занимается специально привлеченный человек - господин Валентинов.

Жизнь в эмиграции и женитьба

Первая мировая война и Октябрьская революция вынуждают семейство Лужиных окончательно обосноваться за границей, они поселяются в Берлине. В 1928 году Лужин-старший вспоминает о своей давней идее написать книгу о талантливом молодом человеке, рано ушедшем из жизни. Детали произведения тщательно продуманы, но что-то мешает осуществить этот замысел. Вскоре выясняется, что и самому несостоявшемуся автору жить осталось недолго: в результате сильной простуды у него развивается болезнь легких, повлекшая скоропостижную смерть.

Молодой Лужин, превратившись в угрюмого человека с отяжелевшей сгорбленной фигурой, продолжает свою шахматную карьеру. Все его партии завершаются неизменной победой, в ближайшем будущем он надеется завоевать чемпионский титул. Во время подготовки к одному из важнейших турниров Александр знакомится с русской девушкой из эмигрантской семьи. Молодая женщина считает Лужина настоящим гением и вскоре, несмотря на протесты родителей, выходит за него замуж.

Смешение игры с реальностью

Непобедимому шахматисту удается оставить далеко позади всех соперников. Но этот турнир должен стать решающим в споре с давним оппонентом - гроссмейстером из Италии по фамилии Турати. Многочасовой поединок прерывается, так и не выявив победителя, позиция на шахматной доске предвещает ничейный результат.

Эта тяжелейшая игра вконец изматывает силы Лужина, что приводит к очередному нервному срыву и длительной болезни. По рекомендации доктора жена стремится стереть из памяти Александра все воспоминания о шахматах, старается, чтобы никакие атрибуты игры не попадались ему на глаза. Но в воспаленном мозгу шахматиста эпизоды реальной жизни прочно сплетаются с шахматными этюдами.

Валентинов, о котором ничего не было слышно последние несколько лет, напоминает о себе телефонным звонком, просит о встрече с Лужиным. Жена, ссылаясь на болезнь Александра, отказывает Валентинову в его просьбе. В ближайших планах супругов - переезд в другой город, а перед этим посещение могилы отца. Здесь мы начинаем догадываться, почему именно такое название дал своему произведению Набоков - «Защита Лужина». Краткое содержание по главам этого романа приближает нас к развязке сюжета.

Все помыслы шахматного гения заняты разбором незавершенной партии. В его воображении шахматные фигуры принимают образы людей, с которыми он когда-либо встречался, а игровые ходы ассоциируются с поступками окружающих или своими собственными действиями. В голове Лужина выстраиваются планы непробиваемой защиты от нападения противника. Шахматист уверен, что только неожиданный, пусть даже нелепый ход, способен поломать тактику соперника. В то же время шахматная стратегия переносится и на события реального мира.

Мучительные поиски верного хода

В один из дней, выйдя в город в сопровождении жены и тещи, Лужин покидает их под предлогом необходимости посещения дантиста. Он бродит по улицам, заходит в различные заведения, словно запутывает следы. Он понимает, что во всех этих действиях нет ничего нового, каждый его ход известен шахматному противнику, поэтому победы добиться не удастся. Защита Лужина - краткое содержание жизненной стратегии, которую человек с расстроенной психикой ассоциирует с игрой в шахматы.

Подойдя к своему дому, Лужин встречает у подъезда давнего знакомого Валентинова. Тот усаживает мужчину в автомобиль и отвозит на киностудию, где теперь работает. Валентинов пытается уговорить Лужина сняться в художественном фильме с участием настоящих шахматистов. Александр чувствует, что съемки - лишь предлог, чтобы затянуть его в проигрышную партию, заставить сделать неверный ход.

Гениальное решение сложной многоходовки

Лужин приезжает домой, с трудом поднимается на верхний этаж. Он начинает быстро шагать по комнатам квартиры, несмотря на просьбы плачущей супруги остановиться и объяснить суть происходящего. Наконец, Лужин заканчивает свой марафон, выкладывает на тумбочку содержимое карманов и целует руки своей жены. «Единственный верный ход найден! Нужно просто покинуть игру, выпасть из неё!» - такая мысль озаряет воспаленное воображение шахматного гения.

На этот вечер в дом приглашены гости. Раздается первый звонок в дверь, горничная бежит открывать, жена идет приветствовать пришедшего. Воспользовавшись моментом, Лужин запирается в ванной комнате. По полкам стоящего здесь комода Александр взбирается на подоконник высокого окна. Свесив ноги на улицу, он полной грудью вдыхает морозный воздух. Дверь содрогается под натиском людей, явственно слышен обеспокоенный голос жены. Но шахматисту нет до этого никакого дела. Он приготовился сделать последний ход, ведущий к победе и неограниченной свободе. Через минуту дверь в ванную всё же выбили, но спасать уже было некого.

Так заканчивается последняя глава романа, сюжет которого вмещает описание целой жизни, а заглавие не отличается особой витиеватостью (но так решил автор - В. Набоков) - «Защита Лужина». Отзывы об этом произведении можно обобщить и выразить всего одной фразой: бремя гениальности способен выдержать далеко не каждый. Но это не вина, а беда людей, наделенных исключительными талантами. Не так ли?

Создан: 4 декабря 2017 в 16:34 (текущая версия от 4 декабря 2017 в 16:39) Публичный: Да Тип словаря: Книга

Последовательные отрывки из загруженного файла.

Информация:

«Защита Лужина» (1929–1930) – третий русский роман Владимира Набокова, составивший автору громкое литературное имя и выведший его в первый ряд писателей русского зарубежья. За перипетиями жизненной истории гениально одностороннего героя книги, одаренного и безумного русского шахматиста-эмигранта Александра Ивановича Лужина, читателю постепенно открывается постоянная и важнейшая тема набоковского творчества – развитие и повторение тайных тем в человеческой судьбе. Шахматная защита, разрабатываемая Лужиным, мало-помалу становится аллегорией защиты от самой жизни, в которой его травмированное болезнью сознание прозревает чьи-то зловещие действия, подобные шахматным ходам. В событийных повторах собственной биографии Лужин усматривает следствие роковых действий своего невидимого противника – судьбы, и, потерпев неудачу в попытках разгадать ее скрытые узоры, он выбирает единственно возможное решение – выход из игры…

«Защита Лужина» была издана в английском переводе в 1964 году в Нью-Йорке и Лондоне, под более кратким заглавием «The Defence» («Защита»), с нижеследующим предисловием, которое автор в 1967 году перевел на русский язык для парижского издания романа.

Предисловие к американскому изданию

скрытый текст…

Русское заглавие этого романа – «Защита Лужина»: оно относится к шахматной защите, будто бы придуманной моим героем гроссмейстером Лужиным. Я начал писать этот роман весной 1929 года, в Ле-Булу (Le Boulou) – маленьком курорте в Восточных Пиренеях, где я ловил бабочек, – и окончил его в том же году в Берлине. Я помню с особой ясностью отлогую плиту скалы, среди поросших остролистом и утесником холмов, где мне впервые явилась основная тема книги. К этому можно было бы добавить несколько любопытных подробностей, если бы я серьезно относился к самому себе.
«Защита Лужина», под псевдонимом «В. Сирин», печаталась в русском зарубежном журнале «Современные записки», в Париже, и тотчас вслед за этим вышла отдельной книгой в русском зарубежном издательстве «Слово» (Берлин, 1930). Брошюрованная – 234 стр., размером в 21 на 14 см – в матово-черной с золотым тисненым шрифтом обложке, книга эта теперь стала редкостью и, может быть, станет в дальнейшем еще более редкой.
Бедному Лужину пришлось ждать тридцать пять лет издания на английском языке. Что-то, правда, обещающе зашевелилось в конце тридцатых годов, когда один американский издатель выказал интерес; но оказалось, что он принадлежит к тому типу издателей, которые мечтают служить мужского пола музой издаваемому ими автору, и его предложение, чтобы я заменил шахматы музыкой, а из Лужина сделал сумасшедшего скрипача, сразу же положило конец нашему краткому сотрудничеству.
Перечитывая теперь этот роман, вновь разыгрывая ходы его фабулы, я испытываю чувство, схожее с тем, что испытывал бы Андерсен, с нежностью вспоминая, как пожертвовал обе ладьи несчастливому, благородному Кизерицкому – который обречен вновь и вновь принимать эту жертву в бесчисленном множестве шахматных руководств, с вопросительным знаком в качестве памятника. Сочинять книгу было нелегко, но мне доставляло большое удовольствие пользоваться теми или другими образами и положениями, дабы ввести роковое предначертание в жизнь Лужина и придать описанию сада, поездки, череды обиходных событий подобие тонко-замысловатой игры, – а в конечных главах настоящей шахматной атаки, разрушающей до основания душевное здоровье моего бедного героя.
Тут, кстати, чтоб сберечь время и силы присяжных рецензентов – и вообще лиц, которые, читая, шевелят губами и от которых нельзя ждать, чтоб они занялись романом, в котором нет диалогов, когда столько может быть почерпнуто из предисловия к нему, – я хотел бы обратить их внимание на первое появление, уже в одиннадцатой главе, мотива матового («будто подернутого морозом») оконного стекла (связанного с самоубийством или, скорее, обратным матом, самому себе поставленным Лужиным); или на то, как трогательно мой пасмурный гроссмейстер вспоминает о своих поездках по профессиональной надобности: не в виде солнечно-красочных багажных ярлыков или диапозитивов волшебного фонаря, а в виде кафельных плит в разных отельных ванных и уборных – как, например, тот пол в белых и голубых квадратах, где, с высоты своего трона, он нашел и проверил воображаемые продолжения начатой турнирной партии; или раздражительно асимметрический – именуемый в продаже «агатовым» – узор, в котором три арлекиново-пестрых краски зигзагом – как ход коня – там и сям прерывают нейтральный тон правильно в остальной части разграфленного линолеума, стелющегося между нашим роденовским «Мыслителем» и дверью; или крупные глянцевито-черные и желтые прямоугольники с линией «h», мучительно отрезанной охряной вертикалью горячей водопроводной трубы; или тот роскошный ватерклозет, в прелестной мраморной мозаике которого он узнал смутный, но полностью сохраненный очерк точно того положения, над которым, подперев кулаком подбородок, он раздумывал однажды ночью много лет тому назад. Но шахматные образы, вкрапленные мной, различимы не только в отдельных сценах; связь их звеньев может быть усмотрена и в основной структуре этого симпатичного романа. Так, к концу четвертой главы, я делаю непредвиденный ход в углу доски, за один абзац проходит шестнадцать лет, и Лужин, вдруг ставший зрелым и довольно потрепанным господином, перенесенным в немецкий курорт, является нам сидящим за садовым столиком и указывающим тростью на запомнившееся ему отельное окно (не последний стеклянный квадрат в его жизни), обращающимся к кому-то (даме, судя по сумочке на железном столике), кого мы встретим только в шестой главе. Тема возвращения в прошлое, начавшаяся в четвертой главе, теперь незаметно переходит в образ покойного Лужинова отца, к прошлому которого мы обращаемся в пятой главе, где он, в свою очередь, вспоминает зарю шахматной карьеры сына, стилизуя ее в уме, дабы сделать из нее чувствительную повесть для юношества. Мы переносимся назад к Кургаузу в главе шестой и застаем Лужина все еще играющим дамской сумочкой, обращаясь все к той же своей дымчатой собеседнице, которая тут же выходит из дымки, отнимает у него сумку, упоминает о смерти Лужина-старшего и становится отчетливой частью общего узора. Весь последовательный ряд ходов в этих трех центральных главах напоминает – или должен бы напоминать – известный тип шахматной задачи, где дело не просто в том, чтобы найти мат во столько-то ходов, а в так называемом «ретроградном анализе», в котором от решающего задачу требуется доказать – путем обращенного вспять изучения диаграммы, – что последний ход черных не мог быть рокировкой или должен был быть взятием белой пешки «на проходе».
Незачем распространяться в этом предисловии самого общего порядка о более сложном аспекте моих шахматных фигур и линий развития игры. Однако надо сказать следующее. Из всех моих написанных по-русски книг «Защита Лужина» заключает и излучает больше всего «тепла», – что может показаться странным, если принять во внимание, до какой степени шахматная игра почитается отвлеченной. Так или иначе, именно Лужин полюбился даже тем, кто ничего не смыслит в шахматах или попросту терпеть не может всех других моих книг. Он неуклюж, неопрятен, непривлекателен, но – как сразу замечает моя милая барышня (сама по себе очаровательная) – есть что-то в нем, что возвышается и над серой шершавостью его внешнего облика, и над бесплодностью его загадочного гения.
В предисловиях, которые я писал последнее время для изданий моих русских романов на английском языке (предстоят еще и другие), я поставил себе за правило обращаться с несколькими словами поощрения по адресу венской делегации. Настоящее предисловие не должно составить исключение. Специалистам по психоанализу и их пациентам придутся, я надеюсь, по вкусу некоторые детали лечения, которому подвергается Лужин после своего нервного заболевания (как, например, целительный намек на то, что шахматный игрок видит в своей королеве шахматную мамашу, а в короле противника – своего папашу); малолетний же фрейдианец, принимающий замочную отмычку за ключ к роману, будет, конечно, все так же отождествлять персонажей книги с моими родителями, возлюбленными, со мной самим и серийными моими отражениями, – в его основанном на комиксах представлении обо мне. На радость таким ищейкам я могу еще признаться, что дал Лужину мою французскую гувернантку, мои карманные шахматы, мой кроткий нрав и косточку от персика, который я сорвал в моем обнесенном стеной саду.
В. Набоков
Монтре, 15 дек. 1963

Содержание: 681 отрывок, 347316 символов

1	Владимир Набоков ЗАЩИТА ЛУЖИНА 1 Больше всего его поразило то, что с понедельника он будет Лужиным. Его отец – настоящий Лужин, пожилой Лужин, Лужин, писавший книги, – вышел от него, улыбаясь, потирая руки, уже смазанные на ночь прозрачным английским кремом, и своей вечерней замшевой походкой вернулся к себе в спальню. Жена лежала в постели. Она приподнялась и спросила: «Ну что, как?» Он снял свой серый халат и ответил: «Обошлось. Принял спокойно. Ух... Прямо гора с плеч».
2	– «Как хорошо... – сказала жена, медленно натягивая на себя шелковое одеяло. – Слава Богу, слава Богу...» Это было и впрямь облегчение. Все лето – быстрое дачное лето, состоящее в общем из трех запахов: сирень, сенокос, сухие листья, – все лето они обсуждали вопрос, когда и как перед ним открыться, и откладывали, откладывали, дотянули до конца августа. Они ходили вокруг него, с опаской суживая круги, но только он поднимал голову, отец с напускным интересом уже стучал по стеклу барометра, где стрелка всегда стояла на шторме, а мать уплывала куда-то в глубь дома, оставляя все двери открытыми, забывая длинный, неряшливый букет колокольчиков на крышке рояля.
3	Тучная француженка, читавшая ему вслух «Монтекристо» и прерывавшая чтение, чтобы с чувством воскликнуть: «Бедный, бедный Дантес!», предлагала его родителям, что сама возьмет быка за рога, хотя быка этого смертельно боялась. Бедный, бедный Дантес не возбуждал в нем участия, и, наблюдая ее воспитательный вздох, он только щурился и терзал резинкой ватманскую бумагу, стараясь поужаснее нарисовать выпуклость ее бюста.
4	Через много лет, в неожиданный год просветления, очарования, он с обморочным восторгом вспомнил эти часы чтения на веранде, плывущей под шум сада. Воспоминание пропитано было солнцем и сладко-чернильным вкусом тех лакричных палочек, которые она дробила ударами перочинного ножа и убеждала держать под языком. И обойные гвоздики, которые он однажды положил на плетеное сиденье кресла, предназначенного принять с рассыпчатым потрескиванием ее грузный круп, были в его воспоминании равноценны и солнцу, и шуму сада, и комару, который, присосавшись к его ободранному колену, поднимал в блаженстве рубиновое брюшко.
5	Хорошо, подробно знает десятилетний мальчик свои коленки, – расчесанный до крови волдырь, белые следы ногтей на загорелой коже, и все те царапины, которыми расписываются песчинки, камушки, острые прутики. Комар улетал, избежав хлопка, француженка просила не егозить; с остервенением, скаля неровные зубы – которые столичный дантист обхватил платиновой проволокой, – нагнув голову с завитком на макушке, он чесал, скреб всей пятерней укушенное место, – и медленно, с возрастающим ужасом, француженка тянулась к открытой рисовальной тетради, к невероятной карикатуре.
6	«Нет, я лучше сам ему скажу, – неуверенно ответил Лужин-старший на ее предложение. – Скажу ему погодя, пускай он спокойно пишет у меня диктовки». «Это ложь, что в театре нет лож, – мерно диктовал он, гуляя взад и вперед по классной. – Это ложь, что в театре нет лож». И сын писал, почти лежа на столе, скаля зубы в металлических лесах, и оставлял просто пустые места на словах «ложь» и «лож». Лучше шла арифметика: была таинственная сладость в том, что длинное, с трудом добытое число, в решительный миг, после многих приключений, без остатка делится на девятнадцать.
7	Он боялся, Лужин-старший, что, когда сын узнает, зачем так нужны были совершенно безликие Трувор и Синеус, и таблица слов, требующих «ять», и главнейшие русские реки, с ним случится то же, что два года назад, когда, медленно и тяжко, при звуке скрипевших ступеней, стрелявших половиц, передвигаемых сундуков, наполнив собою весь дом, появилась француженка. Но ничего такого не случилось, он слушал спокойно, и когда отец, старавшийся подбирать любопытнейшие, привлекательнейшие подробности, сказал, между прочим, что его, как взрослого, будут звать по фамилии, сын покраснел, заморгал, откинулся навзничь на подушку, открывая рот и мотая головой («Не ерзай так», – опасливо сказал отец, заметив его смущение и ожидая слез), но не расплакался, а вместо этого весь как-то надулся, зарыл лицо в подушку, пукая в нее губами, и вдруг, быстро привстав, – трепаный, теплый, с блестящими глазами, – спросил скороговоркой, будут ли и дома звать его Лужиным.
8	И теперь, по дороге на станцию, в пасмурный, напряженный день, Лужин-старший, сидя рядом с женой в коляске, смотрел на сына, готовый тотчас же улыбнуться, если тот повернет к нему упрямо отклоненное лицо, и недоумевал, с чего это он вдруг стал «крепенький», как выражалась жена. Сын сидел на передней скамеечке, закутанный в бурый лоден, в матросской шапке, надетой криво, но которую никто на свете сейчас не посмел бы поправить, и глядел в сторону, на толстые стволы берез, которые, крутясь, шли мимо, вдоль канавы, полной их листьев.
9	«Тебе не холодно?» – спросила мать, когда, на повороте к мосту, хлынул ветер, отчего побежала пушистая рябь по серому птичьему крылу на ее шляпе. «Холодно», – сказал сын, глядя на реку. Мать, с мурлыкающим звуком, потянулась было к его плащику, но, заметив выражение его глаз, отдернула руку и только показала перебором пальцев по воздуху: «Завернись, завернись поплотнее». Сын не шевельнулся. Она, пуча губы, чтобы отлепилась вуалетка ото рта, – постоянное движение, почти тик, – посмотрела на мужа, молча прося содействия.
10	Он тоже был в плаще-лодене, руки в плотных перчатках лежали на клетчатом пледе, который полого спускался и, образовав долину, чуть-чуть поднимался опять, до поясницы маленького Лужина. «Лужин, – сказал он с деланой веселостью, – а, Лужин?» – и под пледом мягко толкнул сына ногой. Лужин подобрал коленки. Вот крыши изб, густо поросшие ярким мхом, вот знакомый старый столб с полустертой надписью (название деревни и число душ), вот журавль, ведро, черная грязь, белоногая баба.
	…

Родители десятилетнего Лужина к концу лета наконец решаются сообщить сыну, что после возвращения из деревни в Петербург он пойдет в школу. Боясь предстоящего изменения в своей жизни, маленький Лужин перед приходом поезда убегает со станции обратно в усадьбу и прячется на чердаке, где среди прочих незанимательных вещей видит шахматную доску с трещиной. Мальчика находят, и чернобородый мужик несет его с чердака до коляски.

Лужин старший писал книги, в них постоянно мелькал образ белокурого мальчика, который становился скрипачом или живописцем. Он часто думал о том, что может выйти из его сына, недюжинность которого была несомненна, но неразгаданна. И отец надеялся, что способности сына раскроются в школе, особенно славившейся внимательностью к так называемой “внутренней” жизни учеников. Но через месяц отец услышал от воспитателя холодноватые слова, доказывающие, что его сына понимают в школе еще меньше, чем он сам: “Способности у мальчика несомненно есть, но наблюдается некоторая вялость”.

На переменах Лужин не участвует в общих ребяческих играх и сидит всегда в одиночестве. К тому же сверстники находят странную забаву в том, чтобы смеяться над Лужиным по поводу отцовских книжек, обзывая его по имени одного из героев Антошей. Когда дома родители пристают к сыну с расспросами о школе, происходит ужасное: он как бешеный опрокидывает на стол чашку с блюдцем.

Только в апреле наступает для мальчика день, когда у него появляется увлечение, на котором обречена сосредоточиться вся его жизнь. На музыкальном вечере скучающая тетя, троюродная сестра матери, дает ему простейший урок игры в шахматы.

Через несколько дней в школе Лужин наблюдает шахматную партию одноклассников и чувствует, что каким-то образом понимает игру лучше, чем играющие, хотя не знает еще всех ее правил.

Лужин начинает пропускать занятия – вместо школы он ездит к тете играть в шахматы. Так проходит неделя. Воспитатель звонит домой, чтобы узнать, что с ним. К телефону подходит отец. Потрясенные родители требуют у сына объяснения. Ему скучно что-либо говорить, он зевает, слушая наставительную речь отца. Мальчика отправляют в его комнату. Мать рыдает и говорит, что ее обманывают и отец, и сын. Отец думает с грустью о том, как трудно исполнять долг, не ходить туда, куда тянет неудержимо, а тут еще эти странности с сыном…

Лужин выигрывает у старика, часто приходящего к тете с цветами. Впервые столкнувшись с такими ранними способностями, старик пророчит мальчику: “Далеко пойдете”. Он же объясняет нехитрую систему обозначений, и Лужин без фигур и доски уже может разыгрывать партии, приведенные в журнале, подобно музыканту, читающему партитуру.

Однажды отец после объяснения с матерью по поводу своего долгого отсутствия (она подозревает его в неверности) предлагает сыну посидеть с ним и сыграть, например, в шахматы. Лужин выигрывает у отца четыре партии и в самом начале последней комментирует один ход недетским голосом: “Худший ответ. Чигорин советует брать пешку”. После его ухода отец сидит задумавшись – страсть сына к шахматам поражает его. “Напрасно она его поощряла”, – думает он о тете и сразу же с тоской вспоминает свои объяснения с женой…

Назавтра отец приводит доктора, который играет лучше его, но и доктор проигрывает сыну партию за партией. И с этого времени страсть к шахматам закрывает для Лужина весь остальной мир. После одного клубного выступления в столичном журнале появляется фотография Лужина. Он отказывается посещать школу. Его упрашивают в продолжение недели. Все решается само собой. Когда Лужин убегает из дому к тете, то встречает ее в трауре: “Твой старый партнер умер. Поедем со мной”. Лужин убегает и не помнит, видел ли он в гробу мертвого старика, когда-то побивавшего Чигорина, – картины внешней жизни мелькают в его сознании, превращаясь в бред. После долгой болезни родители увозят его за границу. Мать возвращается в Россию раньше, одна. Однажды Лужин видит отца в обществе дамы – и очень удивлен тем, что эта дама – его петербургская тетя. А через несколько дней они получают телеграмму о смерти матери.

Лужин играет во всех крупных городах России и Европы с лучшими шахматистами. Его сопровождает отец и господин Валентинов, который занимается устройством турниров. Проходит война, революция, повлекшая законную высылку за границу. В двадцать восьмом году, сидя в берлинской кофейне, отец неожиданно возвращается к замыслу повести о гениальном шахматисте, который должен умереть молодым. До этого бесконечные поездки за сыном не давали возможности воплотить этот замысел, и вот сейчас Лужин-старший думает, что он готов к работе. Но книга, продуманная до мелочей, не пишется, хотя автор представляет ее, уже готовую, в своих руках. После одной из загородных прогулок, промокнув под ливнем, отец заболевает и умирает.

Лужин продолжает турниры по всему миру. Он играет с блеском, дает сеансы и близок к тому, чтобы сыграть с чемпионом. На одном из курортов, где он живет перед берлинским турниром, он знакомится со своей будущей женой, единственной дочерью русских эмигрантов. Несмотря на незащищенность Лужина перед обстоятельствами жизни и внешнюю неуклюжесть, девушка угадывает в нем замкнутый, тайный артистизм, который она относит к свойствам гения. Они становятся мужем и женой, странной парой в глазах всех окружающих. На турнире Лужин, опередив всех, встречается с давним своим соперником итальянцем Турати. Партия прерывается на ничейной позиции. От перенапряжения Лужин тяжело заболевает. Жена устраивает жизнь таким образом, чтобы никакое напоминание о шахматах не беспокоило Лужина, но никто не в силах изменить его самоощущение, сотканное из шахматных образов и картин внешнего мира. По телефону звонит давно пропавший Валентинов, и жена старается предотвратить встречу этого человека с Лужиным, ссылаясь на его болезнь. Несколько раз жена напоминает Лужину, что пора посетить могилу отца. Они планируют это сделать в ближайшее время.

Воспаленный мозг Лужина занят решением неоконченной партии с Турати. Лужин измучен своим состоянием, он не может освободиться ни на мгновение от людей, от себя самого, от своих мыслей, которые повторяются в нем, как сделанные когда-то ходы. Повторение – в воспоминаниях, шахматных комбинациях, мелькающих лицах людей – становится для Лужина самым мучительным явлением. Он “шалеет от ужаса перед неизбежностью следующего повторения” и придумывает защиту от таинственного противника. Основной прием защиты состоит в том, чтобы по своей воле, преднамеренно совершить какое-нибудь нелепое, неожиданное действие, выпадающее из общей планомерности жизни, и таким образом внести путаницу в сочетание ходов, задуманных противником.

Сопровождая жену и тещу по магазинам, Лужин придумывает повод (посещение дантиста), чтобы оставить их. “Маленький маневр”, – усмехается он в таксомоторе, останавливает машину и идет пешком. Лужину кажется, что когда-то он уже проделывал все это. Он заходит в магазин, вдруг оказавшийся дамской парикмахерской, чтобы этим неожиданным ходом избежать полного повторения. У дома его дожидается Валентинов, предлагающий Лужину сняться в фильме о шахматисте, в котором участвуют настоящие гроссмейстеры. Лужин чувствует, что кинематограф – предлог для ловушки-повторения, в которой следующий ход ясен… “Но этот ход сделан не будет”.

Он возвращается домой, с сосредоточенным и торжественным выражением быстро ходит по комнатам в сопровождении плачущей жены, останавливается перед ней, выкладывает содержимое своих карманов, целует ей руки и говорит: “Единственный выход. Нужно выпасть из игры”. “Мы будем играть?” – спрашивает жена. Вот-вот должны прийти гости. Лужин запирается в ванной. Он разбивает окно и с трудом пролезает в раму. Остается только отпустить то, за что он держится, – и спасен. В дверь стучат, явственно слышится голос жены из соседнего окна спальни: “Лужин, Лужин”. Бездна под ним распадается на бледные и темные квадраты, и он отпускает руки.

Дверь выбили. “Александр Иванович, Александр Иванович?” – заревело несколько голосов.

Но никакого Александра Ивановича не было.

(No Ratings Yet)

Краткое содержание романа Набокова “Защита Лужина”

Другие сочинения по теме:

1. Герой романа, Тимофей Павлович Пнин, родился в 1898 г. в Санкт-Петербурге, в семье врача-окулиста. В 1917 г. его родители умерли...
2. Герой романа – Федор Константинович Годунов-Чердынцев, русский эмигрант, сын знаменитого энтомолога, отпрыск аристократического рода – бедствует в Берлине второй половины...
3. “Ада” – это грандиозная пародия на разные литературные жанры: от романов Льва Толстого через цикл Марселя Пруста “В поисках утраченного...
4. Гумберт Гумберт, тридцатисемилетний преподаватель французской литературы, испытывает неординарную склонность к нимфеткам, как он их называет – очаровательным девочкам от девяти...
5. 1928 г. Берлин. Бруно Кречмар, преуспевающий знаток живописи, имеющий жену Аннелизу и дочку Ирму и ни разу не изменявший жене...
6. Весна 1924 г. Лев Глебович Ганин живет в русском пансионе в Берлине. Помимо Ганина в пансионе живут математик Алексей Иванович...
7. У Чика случилась ужасная неприятность. Учитель русского языка Акакий Македонович сказал, чтобы он привел в школу кого-нибудь из родителей. У...
8. Ы У Слепцова в петербургском доме умер сын, мальчик, увлекавшийся коллекци­о­ни­рованием бабочек. Отец перевез “тяжелый, словно всею жизнью наполненный” гроб...
9. С Владимиром Набоковым у меня сложились неоднозначные отношения. Дело в том, что в детстве в моем доме было несколько книг...

Дебют
Вот я не разделяю представлений о гении, как о тигре в узкой области и беспомощном слепом котёнке во всей остальной жизни. Это уже не гений, это социальный инвалид. Ресурсов должно хватать на всё… Тем более на элементарные социальные знания и манипуляции.
Набоков в «защите Лужина» рисует портрет гениального шахматиста, который за всю жизнь прочитал только две книги

«вокруг света за 80 дней» и «записки о Шерлоке Холмсе». Он плохо ориентирован во времени и пространстве, потому что всё время погружён в свой платоновский мир шахматных идей и видимо, «дурная материя» представляется ему недостойной внимания тенью. Но вот парадокс…великий шахматист-это великий стратег и тактик, по-другому быть не может (…хотя есть у меня ещё версия, что самые сильные шахматисты -экстрасенсы…). И как же так получается, что стратегическое зрение не позволяет Лужину увидеть катастрофическую слабость и уязвимость своего, так сказать, социального фланга и личностного центра, разгром позиции своего тела в плане здоровья и нормального функционирования (ему около 30, а он уже страдает одышкой, ожирением, ревматизмом и геморроем)…,Поэтому я считаю, что Лужин - «биоробот-терминатор», запрограммированный «продюсером» Валентиновым (зачёркнуто-Джоном Коннором)))) на уничтожение шахматного противника. Валентинов сделал всё, чтобы убить в своём подопечном все аспекты человеческого. Да, он взял благодарный и податливый материал. ..Лужин с детства демонстрировал паталогический аутизм (250 перемен просидел на дровах под аркой) и влечение к неодушевлённому и метафизическому. Родители ничем не смогли помочь сыну, так как близоруко не видели дальше носа своих проблем и интересов. Отец был увлечён интрижкой с троюродной сестрой жены, а мать вся погрузилась в переживания по поводу его неверности. ..Лужин был предоставлен сам себе, и нашёл убежище от своего обременительного бытия в шахматном мире. В этом ему помогла та самая тётя, которая была любовницей его отца. Она не только научила его игре, но и поощряла пропуски школы для дальнейшего совершенствования мастерства (эта тетя вела свою игру по расшатыванию лужинской семьи, что ей удалось)… И когда умирает мать, а отец готов завести новую семью, и успехи маленького Лужина в шахматах не вызывают сомнения, появляется Валентинов. Он «берёт его под крыло», увозя от отца. Валентинов, как бы раскручивает Лужина, зарабатывая на нём неплохие деньги (сборы за игры вслепую, денежные призовые и т.д.) Лужин «затачивается» под шахматы. Валентинов ограничивает его общение с женщинами, достигая тем самым сублимации либидо; запрещает алкоголь, но разрешает курить и есть сладкое (никотин глюкоза- допинг для нервной системы). «Продюсер» развивает его шахматный интеллект, но при этом подавляет волю, и закрепощает общую эрудицию, получая в результате успешную, но покорную, зависимую от него и ограниченную шахматную дойную корову. А когда накопившаяся усталость привела к естественному спаду в игре, он его кидает и уезжает в Америку осваивать кинематограф. Хорошо этот момент представлен в экранизации с одноимённым названием нидерландского режиссёра Марлина Горриса с (2000год). Итак, они едут в корете...
-Лужин, выходи! Вот, держи! (даёт ему чемодан с вещами на первое время и немного денег)
-Но что мне делать, куда я пойду…???
-Мне нужно ехать, я опаздываю
-Пожалуйста, не бросайте меня!
-относись к этому, как к новому шансу…пора сделать что-то ещё в жизни. Ты никогда не станешь играть лучше, а того, что есть - недостаточно.
-Что это за город? -кричит Лужин уезжающей корете вслед (вот она - экзистенциальная заброшенность))
…Однако, по Набокову, он остаётся в шахматах, продолжает играть, постепенно набирая силу и становится претендентом на звание чемпиона мира. Он приезжает на турнир в Италию, где встречается с русской девушкой Натальей Катковой (в романе её имя не указано). Вот об этих и последующих событиях основное содержание романа.

Миттельшпиль
Знакомство с Катковой несколько оживило Лужина. Но он увидел в ней не женщину, а, скорее мать и социального работника. Символична картина их встречи. Лужин, идя по тропинке, роняет из рваного кармана платок и монету. Она подбирает за ним и отдаёт ему, завязывается неловкий разговор и в дальнейшем выстраиваются странные отношения, построенные на чувстве жалости к Лужину и оппозиции к родителям у неё, и "материнской" зависимости у него. Однако, этот "флирт" помогает шахматисту успешно выступать в турнире и выйти в финал, где предстоит игра с Туратти (его прототип-чешский мастер-гипермодернист Рихард Рети). И вот, ключевой момент...финальная партия с Туратти. Игру прерывают, по регламенту переносят на следующий день в самый критический момент,когда решалась судьба партии в позиции острого динамического равновесия.... Лужин испытывает галлюцинации, теряет контроль над собой, в результате оказывается лежащим на улице без сознания, где его подбирает пьяная компания и увозит домой. Лужин лечится в санатории. Психиатр считает, что это сильное нервное истощение в результате перенапряжения, И навсегда запрещает ему играть в шахматы ("шахматы-холодная забава, которая сушит и развращает мысль...страстный шахматист также нелепен, как сумасшедший, изобретающий вечный двигатель или считающий камушки на берегу...ужас, страдание, уныние - вот,что порождает эта изнурительная игра"). С доктором согласна Каткова и настаивает, чтобы Лужин осваивал простейшие социальные навыки и знания, чтобы хоть как-то соответствовать роли мужа и культурного человека. Они играют свадьбу, снимают квартиру "на скорую руку, но на барскую ногу", Каткова устраивает светские вечера... И в это время с Лужиным начинают твориться странные вещи..."Будущее смутно представлялось ему как молчаливое объятие, длящееся без конца, в счастливой полутьме, где проходят, попадают в луч и скрываются опять, смеясь и покачиваясь, разнообразные игрушки мира сего...но в минуты одиночества бывало ощущение странной пустоты". А после случайной встречи на одном балу со своим одноклассником Петрищевым, он вдруг стал задумываться над "всеми ходами жизни от болезни до бала". Затем следует приезд соотечественницы к ним в гости, которая,оказывается, знает ту самую тётю, которая научила его играть..."и как только прошла первая радость - что вот он установил самый факт повторения,-как только он стал тщательно проверять своё открытие, Лужин содрогнулся. Смустно любуясь и смутно ужасаясь, он прослеживал, как страшно, как изощрённо, как гибко повторялись за это время, ход за ходом, образы его детсва (и усадьба, и город, и школа, и питерская тётя), но ещё не понимал, чем это комбинационное повторение так для его души ужасно" Он решил быть осмотрительнее и нужно было придумать защиту против этой коварной комбинации, освободиться от неё, для этого следовало предугадать её конечную цель, роковое её направление, но это ещё не представлялось возможным. "Мысль, что повторение будет продолжаться была так страшна, что ему ему хотелось остановить часы жизни, прервать вообще игру, застыть, и при этом он замечал, что продолжает существовать, что-то подготовляется, ползёт, развивается, и он не властен прекратить движение".
Последней каплей для гроссмейстера стало повторное появление в его жизни Валентинова. Забавно, что накануне Лужин испытал «пробную защиту»… «обмануть козни таинственного противника. Приём в том, чтобы совершить какое-нибудь нелепое, но неожиданное действие, которое бы выпадало из общей планомерности жизни и таким образом путало бы дальнейшее сочетание ходов, задуманных противником». Во время сопровождения жены и тёщи по магазинам, он вдруг говорит, что идёт к дантисту, а сам направляется домой, но испугавшись дежавю, заходит в женскую парикмахерскую и выражает намерение купить восковой бюст-куклу («неожиданный ход, великолепный ход»), но затем отшучивается. Подходя к дому, он-таки встречает Валентинова… «Едем. Дело исключительной важности…» Когда они приехали и Лужин остался один в комнате, то всё понял. От звука голоса Валентинова «вспомнил с восхитительной, влажной печалью, свойственной воспоминаниям любви, тысячу партий, сыгранных им когда-то…Были комбинации чистые и стройные, где мысль восходила к победе по мраморным ступеням; были нежные содрогания в уголке доске, и страстный взрыв, и фанфара ферзя, идущего на жертвенную гибель…Всё было прекрасно, все переливы любви, все излучены и таинственные тропы, избранные ею. И эта любовь была гибельна. Ключ найден. Цель атаки ясна. Неумолимым повторением ходов она приводит опять к той же страсти, разрушающей жизненный сон. Опустошение, ужас, безумие.» Валентинов предложил ему сняться в эпизоде какого-то фильма, где будут другие гроссмейстеры, в том числе и Туратти. Лужин понял, что «никакого кинематографа нет, кинематограф только предлог…ловушка…Вовлечение в шахматную игру, и затем следующий ход ясен. Но этот ход сделан не будет». Он убегает, приходит домой, не даёт объяснений взволнованной жене, вынимает всё из карманов, говорит последние слова «Стоп-машина…единственный выход - нужно выпасть из игры. Было хорошо (целуя руки Катковой)». Затем закрылся в комнате. А за дверью росли голоса и грохот, «было там человек двадцать,должно быть,-Валентинов, Туратти, старик с цветами, сопевший, крякавший, и ещё, и ещё, и все вместе чем-то били в дрожащую дверь. Квадратная ночь, однако, была ещё слишком высоко…» Лужин с трудом открыл окно, и… больше «никакого Александра Ивановича не было».

Эндшпиль.
Все произошедшее с гроссмейстером можно интерпретировать упрощённо-клинически и предположить, что у Лужина на фоне аутизма и нервного перенапряжения состоялся дебют шизофрении с последующим маниакально-депрессивным синдромом, что и привело его к суициду. Но это, как мне кажется, неоправданное и нелитературное упрощение.
Сначала мне казалось, что невидимый противник Лужина - это смерть, которая объявила на него охоту и собирается поставить гроссмейстеру мат (от арабского «мат»-мёртв). И, наблюдая пробную защиту Лужина, я вспомнил, что читал у Карлоса Кастанеды - «В мире, где за каждым охотится смерть не может быть маленьких или больших решений (прим.-ходов?). Есть лишь решения, которые мы принимаем перед лицом своей неминуемой смерти». И ещё, чтобы не стать добычей «той, что стоит за левым плечом», нужно быть текучим и непредсказуемым, что и попытался сделать Лужин. Но потом я понял, что смерть-это не противник, а его последняя несокрушимая, хоть и патологическая, защита…
Так защита от кого или от чего? Защита от бытия, от вечного ницшеанского возвращения острой пустоты бытия, которую он так хорошо почувствовал, когда ушёл из шахмат, попытался жить семейной жизнью и развлекаться «игрушками мира сего».
В экранизации Лужин чувствует в событиях его жизни руку невидимого противника, которым оказывается Лев Валентинов. Он искусственно нагнетает напряжение вокруг Лужина, что повышает вероятность его проигрыша в партии с Туратти. Но у Набокова всё глубже…Валентивно только одна из фигур в руках бытия против гроссмейстера. Это тонкое абстрактное построение было бы трудно передать кинематографически, поэтому режиссёр пошёл на упрощение. Зрелищность возросла, но глубинный смысл, заложенный Набоковым, - утерян.
Пытаясь расшифровать онтологический код из повторяющихся событий, людей и мест, он понимает, что сама жизнь (судьба, бытие) нападая на него, заставляют занять прежнюю оборонительную позицию-уйти в свой талант, в шахматы. Но он понимает, что страсть к шахматам гибельна. Его защита - его страсть к шахматам оказалась ошибочной, саморазрушительной. Эту ошибку предвидела жизнь и неумолимый ход, подготовляемый давно, был теперь сделан...И Лужин находит скрытый резерв в своей позиции, он совершает самоубийство, выбирая смерть вместо поражения. Смерть для него - это лишь ход и уже "оттуда"через Каткову (в экранизации) он доигрывает и выигрывает партию у Туратти по заранее предсказанным и записанным им ходам. Набоков, конечно, не одобрил такого хэппи-энда, но сюжетно-художественно получилось неплохо.
А был ли у Лужина, скажем так, другой путь? Основная проблема в том, что его дар, его гений, оказался его проклятьем. Талант он, безусловно, не зарыл, но личность закопал и вот от этого вся дисгармония в его жизненной позиции. Как говорил Сантаяна, тот кто не усвоил урок вынужден возвращаться к нему снова... жизнь каждый раз будет повторять и указывать на слабое и уязвимое место. Талант -да, но где в Лужине личность? И трижды здоровое общество не сможет помочь человеку, который забыл себя ради какой-то страсти.
Как сказал бы Эрих Фромм Лужин, Лужин не смог стать продуктивной личностью, не смог преодолеть чувство отделённости от окружающего мира, бессилия, одиночества, тревоги, неуверенности путём формирования спонтанных связей с миром через любовь, творческий труд, через развитие и проявление телесных, душевных заложенных в нём потенциалов (один интеллект-это горе от ума).. Его защита от бытия оказалась патологической. Ему была неведома главная защита-любовь. Вместо того, чтобы выбрать смерть, он мог бы избрать продолжение жизни, научиться любить (не только шахматы, а одушевлённое),осуществить продолжение рода.

И уж точно, намеренно еврей! Во всяком разе никак не книжный неповоротливый русский в шапокляке, не обрюзгший, затерявшийся в грохоте балов Наполеон. Да, жалостливый сородич гонимому от века племени уже давно как синоним гения, как архетип не понятой человеческим миром жертвы, жертвенности своему дару. Здесь и изможденное узкое лицо, и неуместные, диковатые порывы, и резкость движений, преувеличенная неуместность всего его образа — все подчеркивает ту избранность — печать Господней длани, что, быть может, хоть и единожды, но возлегла на него, определивши с точностью до буквы и цифры ту клетку земной юдоли, на коей он непременнейшим образом окажется, пусть даже и в самом эндшпиле жизни. Да, это Туртурро: тот самый Туртурро, что коленопреклоненным молился на роковом для Тома Рейгана перекрестке; тот самый же Туртурро, года за два до того воплотивший судьбу другого феномена другой игры — Стю Ангера — все так же показывает нарочитую странность пришедшего под дождь нашего мира человека. И пусть вечная находка эта стилистически и удачна, но в алькове, за ширмой ее, лишь непонимание, грубое непонимание и романа, и самой идеи гения.

А ведь, и право же, он гений, этот Лужин. Из тех господ, что как бы и не сейчас, и не совсем и здесь, хоть, может быть, прямо перед нами, а где-то в своих, иных и далеких нам сферах, блуждают лесными тропками, теряются, возвращаются к нам, и снова теряются — теперича навсегда. И нет таким дела до людской суеты, и до законов земных — нет дела. Ибо на месте законов этих лишь только стянутые в тугие струны энергии, трепещущие под собственным своим напряжением, да точные ритмы гармоний, что заполняют собою причудливое, искаженное пространство, плотно облепляющее сих господ, словно кокон. И несет их фатум неопределимо куда, несет согласно некоей чуждой простому человеку логике. Вот мутная жизнь, жизнь по инерции, и он в центре ее, влекомый сокрытой, внутренней страстью, — гений. Но здесь, в картине, в режиссерском понимании, — остался только строгий западный стиль, отточенная шаблонность. В ней и растворяется Лужин как сосредоточение композиции, растворяется и его мелодичный шахматный мир.

Под музыку не Моцарта (а ведь, пожалуй, было б и логичнее, если бы Моцарта), но отчего-то Шостаковича кружит, запыхается повествование, разрывает себя на мелкие, несуразно сшитые лоскуты. И плавные в движении своем сцены из романа рекомендуются обрывками, торопятся раскланяться, удалиться. В вальсовой пляске на шахматном этом поле кинопленки совсем уж искажаются персонажи. Вот здесь Эмили Уотсон удивительно жеманно, со странной театральной поддельностью все старается выразить через что-то, до конца, быть может, и ей самой не известное, образ тургеневской девы, и оттого сдается, что не читала она не только Толстого с Набоковым, но и Тургенева с Достоевским. Там — амюзантнейший господин Валентинов превращается вдруг в злого гения с тростью, с окладистой седой бородой и цепким, злопамятным взглядом; прячется, интриган, за колонной. Материализовывается и мутный образ безликого в романе Турати, с ним подменяется и самая идея защиты. Защиты мальчика от ненависти, глумливого любопытства; гения — от сердитого, непримиримого к его инаковости мира. И так неожиданно выходит, что прыжок в шахматные бездны обретает конкретную, записанную резкой рукой на скомканном кусочке бумаги комбинацию, и гармония движения фигур пытается выразиться: и снова в вальсе, снова Шостаковича.

Cтоль простые па, совсем немного непонимания, чуть старательности, и из личной трагедии большого и вместе с ним маленького человека осторожно вдруг проступает снятая по всем заветам спортивная драма, сглаживаются углы повествования, ужимается его хронотоп. Все прозрачно, как квадрат оконного стекла. Все предельно ясно. Мотивы естественны: уж точно не сама игра, но победа. Победа же до боли проста: не вытянуть самого себя из нескончаемого ужаса цугцванга, но вырвать главный приз из рук своего человеческого противника. А противник, он вполне реален: не само разрушаемое безумием сознание Лужина, но внешний, коварный и жестокий оппонент. И даже секс в истории этой — удивительный, парадоксальный якорь, возвращающий гения из страхов внутреннего его одиночества к уверенности внешнего мира.

Впрочем дуализм миров Лужина только (и лишь украдкой) обозначается, а внутренние его метания находят некий гротескный, странно приземленный вид. Да, так, пожалуй, и бывает, когда со страстностью, но грубостью старателя подходит некто к легкой воздушности нисколечко не доступного для него материала. Но даже и в такой его адаптации литературная основа все же имеет столь мощное свое влияние, что проступает она изо всех сюжетных швов, сочится из каждой не тронутой режиссерскою рукою поры, наполняет плавной своей мелодикой повествование, да так что и вовсе нельзя на раз отринуть атмосферность, роману в огромной мере присущую; и качество фильма, быть может, только в этом и проступающее, так же отринуть нельзя. Но, впрочем, как, надеюсь, видно из сказанного, никакого Александра Ивановича, в картине, конечно же, не имеется: нету его здесь, да и быть, пожалуй что, не могло.