Все происходит в городе Бонн. Повествование романа представлено в виде монолога комического актера Ганса Шнира.

Гансу двадцать восемь и совсем недавно он пережил неприятный момент жизни — от него ушла его единственная и первая любовь Мари, чтобы стать женой «этого католика» Цюпфнера. Хуже всего то, что когда его покинула Мари он начал выпивать и работать небрежно, что в свою очередь отразилось на его заработке. Кроме этого на днях, в Бохуме, он поскользнулся, изображая Чарли Чаплина, и повредил колено. За это выступление он получил так мало, что едва хватило денег на дорогу до дома.

К приезду Ганса квартира полностью готова, о ней позаботилась Моника Сильве. Ганс с трудом добирается до дома. Квартира ему досталась в подарок от деда, она находилась на пятом этаже, там все в ржаво-красном оттенке: обои, двери, настенные шкафы. Моника прибралась в квартире, заполнила продуктами холодильник, в столовой поставила цветы и зажгла свечи. В кухне на столе стояла бутылка коньяка, молотый кофе и сигареты. Ганс залпом выпивает коньяку, а остатки выливает на припухшее колено. Гансу нужно было где-то достать деньги, в кармане у него оставалась лишь одна марка. Он, устроившись по удобнее, начинает выписывать из записной книги номера своих знакомых и родных, собираясь позвонить им. Все имена он делит на два столбика, в одном те, у кого можно попросить в займы, а в другом те, к кому он обратиться при крайней нужде. Между столбиками написано имя Моники Сильве — девушки, которая вполне могла бы, как иногда думает Ганс, заменить ему Мари. Но пока он страдает о Мари, думать о другой девушке он просто не способен. Ганс звонит домой и просит пригласить к телефону госпожу Шнир.
Перед тем как мать взяла трубку Гансу вспомнились не самые счастливые годы детства в обеспеченной семье, постоянное ханжество и лицемерие матери. Госпожа Шнир была заодно с национал-социалистами и, свою шестнадцатилетнюю дочь Генриетту отправила служить в противовоздушные войска, где она и погибла. На сегодня мать Ганса, чтобы полностью соответствовать моде является главой «Объединенного комитета по примирению расовых противоречий». Поговорить нормально с матерью не получается. Ко всему прочему она уже в курсе неудачного выступления сына в Бохуме, о чем она с нескрываемым злорадством сообщает Гансу. Чуть позже в другом телефонном разговоре Ганс скажет: «Я клоун и собираю мгновения». И все его повествование составлено из мгновенных воспоминаний. Лишь одни воспоминания у Ганса будут самыми подробными и долгими — воспоминания о Мари.
Ему уже двадцать один год, а ей было девятнадцать, когда он одним вечером забрался в её комнату, «чтобы делать с ней то, что делают муж с женой». Мари не стала его прогонять, но вскоре после той ночи уехала жить в Кёльн. Ганс устремился за ней. Тогда началась их нелегкая совместная жизнь, ведь карьера Ганса только начиналась. Так как Мари была истовой католичкой, то их с Гансом неосвященный церковью союз был грехом. Семья Ганса воспитала его протестантом. Мари, с ведома Ганса, часто посещала католический кружок, члены которого убедили её оставить неверующего клоуна и стать женой католика Гериберта Цюпфнера. Ганс в отчаянии от одной мысли, что этот Цюпфнер «может или смеет смотреть, как Мари одевается…». Ей придется не одевать детей, ведь они много раз подробно обсуждали, как вместе будут наряжать своих будущих детей.

Затем Ганс набирает номер телефона своего брата Лео, который для себя сделал выбор в пользу духовенства. С Лео поговорить не удается, так как все студенты-богословы находятся на обеде. Ганс пытается выяснить какую-нибудь информацию о Мари, звоня нескольким членам католического кружка, который посещала Мари. Но они дают совет ему забыть про Мари и стойко перенести расставание, говоря, что Мари не являлась его законной женой. Звонит Гансу его агент Цонерер. Он хамоват и грубоват, но искренне сожалеет Гансу и дает обещание, что вновь будет с ним сотрудничать, если тот прекратит пить и как минимум три месяца проведет за тренировками. Закончив с ним разговор Ганс осознает, что это был первый человек за прошедший вечер, с кем он охотно бы еще побеседовал.
Звонят в дверь. На пороге оказывается отец Ганса, Альфонс Шнир, являющийся генеральным директором угольного концерна Шниров. Сын не ожидал видеть отца, они редко общаются. Отец желает оказать Гансу помощь, но делает это по-своему. Отец, посоветовавшись с лучшим театральным критиком Генненхольдом, предлагает сыну поступить на курсы пантомимы к одному из лучших педагогов. При этом Гансу нужно будет полностью забыть про свою манеру выступления. Отец может профинансировать его занятия. Ганс отказывается от предложения отца. Говоря, что ему уже слишком поздно чему-то учиться, сейчас самое время работать. «Значит, ты не нуждаешься в деньгах?» — спросил его отец с явным облегчением в голосе. Но выясняется, что это не так и Гансу требуются на сегодня тысячи марок, для тренировки, чтоб он мог снова вернуться на любимую работу. Отец не готов тратить такие огромные деньги. Он мог бы выделить двести-триста марок в месяц. После этого отец переводит разговор на другую Тему и Гансу не удается больше упомянуть о крайней нужде в деньгах. Когда Ганс провожает отца, чтоб напомнить о деньгах, он начинает жонглировать последней монеткой, но это не дает никакого результата.
После того, как отец покинул его квартиру, Ганс набирает Беле Брозен, которая является любовницей его отца, и просит, по возможности убедить отца в том, что Гансу очень нужны деньги. Трубку он бросает в полной уверенности, «что из этого источника никогда ничего не капнет», и, пребывая в гневе, выбрасывает из окна последнюю марку. Но с туже секунду он начинает жалеть о содеянном, и готов выбежать на улицу в поисках монеты на мостовой, но остается на месте, ведь он ждет, когда Лео позвонит ему или придет. На Ганса опять наваливаются воспоминания и он, сам не осознавая, что совершает, звонит Монике Сильве. Он просит прийти её и одновременно боится её согласия. Но Моника отказывает, так как ждет гостей и после уезжает на двухнедельный семинар. А потом обещает навестить его. Ганс прислушивается к её дыханию в трубке («О Господи, хоть дыхание женщины…») и невольно придается воспоминаниям кочевой жизни с Мари, после чего пытается представить её теперешний образ жизни и не верит, что она могла вот так просто забыть о нем. Он отправляется в спальню, чтоб наложить грим. С момента своего приезда он не был в спальне, боясь увидеть вещь, напоминающую о Мари. Она не оставила даже намека на свое присутствие и Ганс не понимает, хорошо это или плохо.
Он хочет выйти выступать на улицу: сесть на ступени боннского вокзала с набеленным лицом, без всякого другого грима, «и петь акафисты, подыгрывая себе на гитаре». Рядом бросить шляпу, и было бы не плохо, если бы в ней находились несколько пфеннигов, или сигарета. Отец мог бы сделать так, чтоб у него была лицензия уличного певца, мечтает Ганс и тогда он мог бы спокойно петь на ступенях вокзала и ждать, когда придет поезд из Рима, ведь Мари сейчас именно там. Если Мари пройдет мимо и не обнимет его, то у него только один выход — самоубийство. Колено уже не так сильно болит и Ганс берет гитару и приступает к репетиции новой роли. Звонит телефон — это Лео, он говорит, что уже слишком поздно, и он не сможет сегодня к нему прийти.
Ганс надевает на себя голубую рубашку и ярко-зеленые брюки, оценивает себя в зеркале — блестяще! Белила, нанесенные на лицо толстым слоем, потрескались, а темные волосы выглядят как парик. Ганс уже представляет, как знакомые и родные бросают в шляпу монеты. На пути Ганс осознает, что сейчас карнавал и это дает хороший шанс профессионально замаскироваться среди любителей. Он кладет на ступени подушку, садится, рядом бросает шляпу, в которой находится сигарета и начинает петь. Вскоре в шляпе появляется первая монета…

Генрих Бёлль

«Глазами клоуна»

Место действия — Бонн, время действия примерно совпадает с датой создания романа. Само же повествование представляет собой долгий монолог Ганса Шнира, комического актёра или, попросту, клоуна.

Гансу двадцать семь лет, и он недавно пережил самый тяжёлый удар судьбы — от него ушла, чтобы выйти замуж за Цюпфнера, «этого католика», Мари, его первая и единственная любовь. Плачевное положение Ганса усугубляется тем, что после ухода Мари он начал пить, отчего стал работать небрежно, и это моментально сказалось на его заработке. К тому же накануне, в Бохуме, изображая Чарли Чаплина, он поскользнулся и повредил колено. Денег, полученных за это выступление, ему едва хватило на то, чтобы добраться домой.

Квартира к приезду Ганса готова, об этом позаботилась его знакомая, Моника Сильве, предупреждённая телеграммой. Ганс с трудом одолевает расстояние до дома. Его квартира, подарок деда (Шниры — угольные магнаты), на пятом этаже, где все окрашено в ржаво-красные тона: двери, обои, стенные шкафы. Моника убрала квартиру, набила холодильник продуктами, поставила в столовой цветы и зажжённую свечу, а на стол в кухне — бутылку коньяку, сигареты, молотый кофе. Ганс выпивает полстакана коньяку, а другую половину выливает на распухшее колено. Одна из насущных забот Ганса — добыть денег, у него осталась всего одна марка. Усевшись и поудобнее уложив больную ногу, Ганс собирается звонить знакомым и родным, предварительно выписав из записной книжки все нужные номера. Он распределяет имена по двум столбцам: те, у кого можно занять денег, и те, к кому он обратится за деньгами лишь в крайнем случае. Между ними, в красивой рамочке, имя Моники Сильве — единственной девушки, которая, как иногда кажется Гансу, могла бы заменить ему Мари. Но сейчас, страдая без Мари, он не может позволить себе утолить «вожделение» (как это называется в религиозных книжках Мари) к одной женщине с другой, Ганс набирает номер родительского дома и просит к телефону госпожу Шнир. Прежде чем мать берет трубку, Ганс успевает вспомнить своё не очень счастливое детство в богатом доме, постоянное лицемерие и ханжество матери. В своё время госпожа Шнир вполне разделяла взгляды национал-социалистов и, «чтобы выгнать жидовствующих янки с нашей священной немецкой земли», отправила шестнадцатилетнюю дочь Генриетту служить в противовоздушных войсках, где та и погибла. Теперь же мать Ганса в соответствии с духом времени возглавляет «Объединённый комитет по примирению расовых противоречий». Разговор с матерью явно не удаётся. К тому же ей уже известно о неудачном выступлении Ганса в Бохуме, о чем она не без злорадства ему сообщает. Чуть дальше Ганс в одном из телефонных разговоров скажет: «Я клоун и собираю мгновения». Действительно, все повествование состоит из воспоминаний, зачастую именно мгновенных. Но самые подробные, самые дорогие Гансу воспоминания связаны с Мари. Ему был двадцать один год, а ей девятнадцать, когда он как-то вечером «просто пришёл к ней в комнату, чтобы делать с ней то, что делают муж с женой». Мари не прогнала его, но после этой ночи уехала в Кёльн. Ганс последовал за ней. Началась их совместная жизнь, нелёгкая, потому что Ганс только начинал свою профессиональную карьеру. Для Мари, истовой католички, её союз с Гансом, не освящённый церковью (Ганс, сын родителей-протестантов, отдавших его в католическую школу, следуя послевоенной моде примирения всех вероисповеданий, неверующий), всегда был греховным, и в конце концов члены католического кружка, который она посещала с ведома Ганса и зачастую в его сопровождении, убедили её оставить своего клоуна и выйти замуж за образец католических добродетелей Гериберта Цюпфнера. Ганса приводит в отчаяние мысль, что Цюпфнер «может или смеет смотреть, как Мари одевается, как она завинчивает крышку на тюбике пасты». Она должна будет водить своих (и Цюпфнера) детей по улицам голыми, думает он, потому что они не один раз долго и подробно обсуждали, как будут одевать своих будущих детей.

Теперь Ганс звонит своему брату Лео, который избрал для себя духовное поприще. Ему не удаётся поговорить с братом, так как в этот момент студенты-богословы обедают. Ганс пробует узнать что-нибудь о Мари, названивая членам её католического кружка, но они только советуют ему мужественно перенести удар судьбы, неизменно заканчивая разговор тем, что Мари не была его женой по закону. Звонит агент Ганса, Цонерер. Он грубоват и хамоват, но искренне жалеет Ганса и обещает вновь заняться им, если тот бросит пить и проведёт три месяца в тренировках. Положив трубку, Ганс понимает, что это первый человек за вечер, с которым он охотно поговорил бы ещё.

Раздаётся звонок в дверь. К Гансу приходит его отец, Альфонс Шнир, генеральный директор угольного концерна Шниров. Отец и сын смущены, у них небольшой опыт общения. Отец хочет помочь Гансу, но на свой лад. Он советовался с Генненхольмом (конечно, всегда все самое лучшее, думает Ганс, Генненхольм — лучший театральный критик Федеративной республики), и тот советует Гансу пойти заниматься пантомимой к одному из лучших педагогов, совершенно оставив прежнюю манеру выступлений. Отец готов финансировать эти занятия. Ганс отказывается, объясняя, что ему уже поздно учиться, нужно только работать. «Значит, деньги тебе не нужны?» — с некоторым облегчением в голосе спрашивает отец. Но выясняется, что нужны. У Ганса всего одна марка, завалявшаяся в кармане брюк. Узнав, что на тренировки сына требуется около тысячи марок в месяц, отец шокирован. По его представлениям, сын мог бы обойтись двумястами марками, он даже готов давать по триста в месяц. В конце концов разговор переходит в другую плоскость, и Гансу не удаётся снова заговорить о деньгах. Провожая отца, Ганс, чтобы напомнить ему о деньгах, начинает жонглировать единственной своей монеткой, но это не приносит результата. После ухода отца Ганс звонит Беле Брозен, его любовнице-актрисе, и просит, если получится, внушить отцу мысль, что он, Ганс, страшно нуждается в деньгах. Трубку он кладёт с ощущением, «что из этого источника никогда ничего не капнет», и в порыве гнева выбрасывает марку из окна. В ту же секунду он жалеет об этом и готов спуститься поискать её на мостовой, но боится пропустить звонок или приход Лео. На Ганса снова наваливаются воспоминания, то подлинные, то вымышленные. Неожиданно для себя он звонит Монике Сильве. Просит её прийти и в то же время боится, что она согласится, но Моника ждёт гостей. Кроме того, она уезжает на две недели на занятия семинара. А потом обещает прийти. Ганс слышит в трубке её дыхание. («О Господи, хоть дыхание женщины…») Ганс снова вспоминает свою кочевую жизнь с Мари и представляет её теперешнюю, не веря, что она может совершенно не думать о нем и не помнить его. Затем идёт в спальню, чтобы загримироваться. Со времени приезда он не заходил туда, боясь увидеть что-нибудь из вещей Мари. Но она не оставила ничего — даже оторванной пуговки, и Ганс не может решить, плохо это или хорошо.

Он решает выйти петь на улицу: усесться на ступеньки боннского вокзала таким, как есть, без грима, только с набелённым лицом, «и петь акафисты, подыгрывая себе на гитаре». Положить рядом шляпу, хорошо бы бросить туда несколько пфеннигов или, быть может, сигарету. Отец мог бы достать ему лицензию уличного певца, продолжает мечтать Ганс, и тогда можно спокойно сидеть на ступеньках и дожидаться прихода римского поезда (Мари и Цюпфнер сейчас в Риме). И если Мари сможет пройти мимо и не обнять его, остаётся ещё самоубийство. Колено болит меньше, и Ганс берет гитару и начинает готовиться к новой роли. Звонит Лео: он не может прийти, так как ему нужно возвращаться к определённому сроку, а уже поздно.

Ганс натягивает ярко-зелёные брюки и голубую рубашку, смотрится в зеркало — блестяще! Белила наложены слишком густо и потрескались, тёмные волосы кажутся париком. Ганс представляет, как родные и знакомые станут бросать в его шляпу монеты. По пути на вокзал Ганс понимает, что сейчас карнавал. Что ж, для него это даже лучше, профессионалу легче всего скрыться среди любителей. Он кладёт подушку на ступеньку, усаживается на неё, пристраивает в шляпе сигарету — сбоку, будто бы её кто-то бросил, и начинает петь. Неожиданно в шляпу падает первая монетка — десять пфеннигов. Ганс поправляет едва не выпавшую сигарету и продолжает петь.

События романа "Глазами клоуна" разворачиваются в городе Бонн, куда вечерним поездом приезжает главный герой - Ганс Шнир. Ему двадцать восемь, он большую часть жизни провел в разъездах, выступая клоуном, и сейчас переживает один из самых непростых периодов жизни: его бросила любимая. Этот факт отзывается в душе героя острой болью, потому что Мари была его единственной любовью, с ней он связывал все свои планы, только ее видел матерью своих детей. А что сделала она? Променяла легкомысленного и нищего клоуна на образец католических добродетелей Гериберта Цюпфнера.

В Бонне у Ганса есть личная квартира - подарок деда, угольного магната Шнира. Подруга героя, Моника Сильве, убрала квартиру, забила холодильник продуктами, но встретить его не смогла - дела. Почему она, ведь Бонн - это родной город Ганса, здесь живут его родители и брат? Да просто со своими очень богатыми родителями и братом-духовником отношения у него не сложились, они всегда давили на него, чему-то поучали и требовали соответствовать их фамилии. Гансу было смешно наблюдать за их попытками переделать его, ведь уже в двадцать лет он понял, что станет клоуном - клоуном, собирающим мгновения. Весь роман, по сути, это обрывки воспоминаний Ганса о его жизни.

Герой еле доковылял до своей квартиры, накануне, во время выступления, он сильно повредил колено, и сейчас оно просто полыхало огнем. Эта травма и стала причиной возвращения его в свой родной город, денег ему едва хватило на билет, и в кармане брюк осталась всего одна марка. И Ганс понимал, что к родным обратиться все же придется, потому что деньги ему были нужны.

Первой он позвонил матери и сразу ощутил себя пятнадцатилетним мальчиком, которого ежедневно отчитывали и попрекали несерьезностью. Какие деньги, герой понял, что его просьба вызовет очередной шквал насмешек и несправедливых упреков. Он снова вспомнило о Мари, о там как сбежал вместе с ней из дома, как они жили и мечтали о детях, но так и не узаконили своих отношений. Ганс позвонил ее подругам по католическому кружку, он просто хотел услышать ее имя из чужих уст, а в ответ лишь прозвучали настоятельные рекомендации смириться с происшедшим и отпустить Мари, которая одумалась и стала женой добродетельного католика.

Затем последовал звонок брату, но того не оказалось на месте, Ганс продолжал лихорадочно соображать, кто же может его снабдить средствами. Звонок, но теперь уже в дверь его квартиры, на пороге отец - генеральный директор угольного концерна, Альфонс Шнир. Ситуация неловкая, отец и сын перекидываются парой слов, и Ганс понимает, что отец в курсе его проблем. Дальше последовало интересное предложение пойти учиться пантомиме и навсегда оставить свое клоунское прошлое. Готов ли Альфонс спонсировать сына? Да, только вот стоимостью обучения он шокирован, расчет был на меньшую сумму. Отец уходит, а у Ганса по-прежнему в кармане одна марка.

Герой в отчаянии, мгновения его жизни мелькают в его голове. Он наносит белила на лицо, надевает костюм и идет на городской вокзал. Там он усаживается на ступеньки, пристраивает рядом шляпу и начинает петь. Уже через секунду прохожий бросает в нее монетку - начало хорошее...

Сочинения

Изнанка послевоенной Германии (По роману Г. Бёлля "Глазами клоуна")

Место действия - Бонн, время действия примерно совпадает с датой создания романа. Само же повествование представляет собой долгий монолог Ганса Шнира, комического актёра или, попросту, клоуна.

Гансу двадцать семь лет, и он недавно пережил самый тяжёлый удар судьбы - от него ушла, чтобы выйти замуж за Цюпфнера, «этого католика», Мари, его первая и единственная любовь. Плачевное положение Ганса усугубляется тем, что после ухода Мари он начал пить, отчего стал работать небрежно, и это моментально сказалось на его заработке. К тому же накануне, в Бохуме, изображая Чарли Чаплина, он поскользнулся и повредил колено. Денег, полученных за это выступление, ему едва хватило на то, чтобы добраться домой.

Квартира к приезду Ганса готова, об этом позаботилась его знакомая, Моника Сильве, предупреждённая телеграммой. Ганс с трудом одолевает расстояние до дома. Его квартира, подарок деда (Шниры - угольные магнаты), на пятом этаже, где все окрашено в ржаво-красные тона: двери, обои, стенные шкафы. Моника убрала квартиру, набила холодильник продуктами, поставила в столовой цветы и зажжённую свечу, а на стол в кухне - бутылку коньяку, сигареты, молотый кофе. Ганс выпивает полстакана коньяку, а другую половину выливает на распухшее колено. Одна из насущных забот Ганса - добыть денег, у него осталась всего одна марка. Усевшись и поудобнее уложив больную ногу, Ганс собирается звонить знакомым и родным, предварительно выписав из записной книжки все нужные номера. Он распределяет имена по двум столбцам: те, у кого можно занять денег, и те, к кому он обратится за деньгами лишь в крайнем случае. Между ними, в красивой рамочке, имя Моники Сильве - единственной девушки, которая, как иногда кажется Гансу, могла бы заменить ему Мари. Но сейчас, страдая без Мари, он не может позволить себе утолить «вожделение» (как это называется в религиозных книжках Мари) к одной женщине с другой, Ганс набирает номер родительского дома и просит к телефону госпожу Шнир. Прежде чем мать берет трубку, Ганс успевает вспомнить своё не очень счастливое детство в богатом доме, постоянное лицемерие и ханжество матери. В своё время госпожа Шнир вполне разделяла взгляды национал-социалистов и, «чтобы выгнать жидовствующих янки с нашей священной немецкой земли», отправила шестнадцатилетнюю дочь Генриетту служить в противовоздушных войсках, где та и погибла. Теперь же мать Ганса в соответствии с духом времени возглавляет «Объединённый комитет по примирению расовых противоречий». Разговор с матерью явно не удаётся. К тому же ей уже известно о неудачном выступлении Ганса в Бохуме, о чем она не без злорадства ему сообщает. Чуть дальше Ганс в одном из телефонных разговоров скажет: «Я клоун и собираю мгновения». Действительно, все повествование состоит из воспоминаний, зачастую именно мгновенных. Но самые подробные, самые дорогие Гансу воспоминания связаны с Мари. Ему был двадцать один год, а ей девятнадцать, когда он как-то вечером «просто пришёл к ней в комнату, чтобы делать с ней то, что делают муж с женой». Мари не прогнала его, но после этой ночи уехала в Кёльн. Ганс последовал за ней. Началась их совместная жизнь, нелёгкая, потому что Ганс только начинал свою профессиональную карьеру. Для Мари, истовой католички, её союз с Гансом, не освящённый церковью (Ганс, сын родителей-протестантов, отдавших его в католическую школу, следуя послевоенной моде примирения всех вероисповеданий, неверующий), всегда был греховным, и в конце концов члены католического кружка, который она посещала с ведома Ганса и зачастую в его сопровождении, убедили её оставить своего клоуна и выйти замуж за образец католических добродетелей Гериберта Цюпфнера. Ганса приводит в отчаяние мысль, что Цюпфнер «может или смеет смотреть, как Мари одевается, как она завинчивает крышку на тюбике пасты». Она должна будет водить своих (и Цюпфнера) детей по улицам голыми, думает он, потому что они не один раз долго и подробно обсуждали, как будут одевать своих будущих детей.

Раздаётся звонок в дверь. К Гансу приходит его отец, Альфонс Шнир, генеральный директор угольного концерна Шниров. Отец и сын смущены, у них небольшой опыт общения. Отец хочет помочь Гансу, но на свой лад. Он советовался с Генненхольмом (конечно, всегда все самое лучшее, думает Ганс, Генненхольм - лучший театральный критик Федеративной республики), и тот советует Гансу пойти заниматься пантомимой к одному из лучших педагогов, совершенно оставив прежнюю манеру выступлений. Отец готов финансировать эти занятия. Ганс отказывается, объясняя, что ему уже поздно учиться, нужно только работать. «Значит, деньги тебе не нужны?» - с некоторым облегчением в голосе спрашивает отец. Но выясняется, что нужны. У Ганса всего одна марка, завалявшаяся в кармане брюк. Узнав, что на тренировки сына требуется около тысячи марок в месяц, отец шокирован. По его представлениям, сын мог бы обойтись двумястами марками, он даже готов давать по триста в месяц. В конце концов разговор переходит в другую плоскость, и Гансу не удаётся снова заговорить о деньгах. Провожая отца, Ганс, чтобы напомнить ему о деньгах, начинает жонглировать единственной своей монеткой, но это не приносит результата. После ухода отца Ганс звонит Беле Брозен, его любовнице-актрисе, и просит, если получится, внушить отцу мысль, что он, Ганс, страшно нуждается в деньгах. Трубку он кладёт с ощущением, «что из этого источника никогда ничего не капнет», и в порыве гнева выбрасывает марку из окна. В ту же секунду он жалеет об этом и готов спуститься поискать её на мостовой, но боится пропустить звонок или приход Лео. На Ганса снова наваливаются воспоминания, то подлинные, то вымышленные. Неожиданно для себя он звонит Монике Сильве. Просит её прийти и в то же время боится, что она согласится, но Моника ждёт гостей. Кроме того, она уезжает на две недели на занятия семинара. А потом обещает прийти. Ганс слышит в трубке её дыхание. («О Господи, хоть дыхание женщины...») Ганс снова вспоминает свою кочевую жизнь с Мари и представляет её теперешнюю, не веря, что она может совершенно не думать о нем и не помнить его. Затем идёт в спальню, чтобы загримироваться. Со времени приезда он не заходил туда, боясь увидеть что-нибудь из вещей Мари. Но она не оставила ничего - даже оторванной пуговки, и Ганс не может решить, плохо это или хорошо.

Ганс натягивает ярко-зелёные брюки и голубую рубашку, смотрится в зеркало - блестяще! Белила наложены слишком густо и потрескались, тёмные волосы кажутся париком. Ганс представляет, как родные и знакомые станут бросать в его шляпу монеты. По пути на вокзал Ганс понимает, что сейчас карнавал. Что ж, для него это даже лучше, профессионалу легче всего скрыться среди любителей. Он кладёт подушку на ступеньку, усаживается на неё, пристраивает в шляпе сигарету - сбоку, будто бы её кто-то бросил, и начинает петь. Неожиданно в шляпу падает первая монетка - десять пфеннигов. Ганс поправляет едва не выпавшую сигарету и продолжает петь.

Когда я приехал в Бонн, уже стемнело; я сделал над собой усилие, чтобы отрешиться от того автоматизма движений, который выработался у меня за пять лет бесконечных переездов: ты спускаешься по вокзальной лестнице, подымаешься по лестнице, ставишь чемодан, вынимаешь из кармана билет, опять берешь чемодан, отдаешь билет, идешь к киоску, покупаешь вечерние газеты, выходишь на улицу и подзываешь такси.

Пять лет подряд я чуть ли не каждый день откуда-то уезжал и куда-то приезжал, утром шел по вокзальной лестнице вверх, потом - вниз, под вечер - вниз, потом - вверх, подзывал такси, искал в карманах пиджака мелочь, чтобы расплатиться с шофером, покупал в киосках вечерние газеты, и в самой глубине души мне было приятно, что я с такой небрежностью проделываю всю эту точно разработанную процедуру. С тех пор как Мария меня покинула, чтобы выйти замуж за этого деятеля Цюпфнера, мои движения стали еще более механическими, хотя и продолжали быть столь же небрежными. Расстояние от вокзала до гостиницы и от гостиницы до вокзала измеряется для меня только одним - счетчиком такси. От вокзала бывает то две, то три, то четыре с половиной марки. Но с тех пор как ушла Мария, я порой выбиваюсь из привычного ритма и путаю гостиницы с вокзалами: у конторки портье лихорадочно ищу билет, а на перроне, у контролера, спрашиваю ключ от номера; впрочем, сама судьба - так, кажется, говорят - напоминает мне о моей профессии и о положении, в котором я оказался. Я - клоун, официально именуюсь комическим актером, не принадлежу ни к какой церкви, мне двадцать семь лет, и одна из сценок, которые я исполняю, так и называется: «Приезд и отъезд», вся соль этой длинной (пожалуй, чересчур длинной) пантомимы в том, что зритель до самой последней минуты путает приезд с отъездом; эту сцену я большей частью репетирую еще раз в поезде (она слагается из шестисот с лишним движений, и все эти «па» я, разумеется, обязан знать назубок), поэтому-то, возможно, я и становлюсь иногда жертвой собственной фантазии: врываюсь в гостиницу, разыскиваю глазами расписание, смотрю в него и, чтобы не опоздать на поезд, мчусь по лестнице вверх или вниз, хотя мне всего-навсего нужно пойти к себе в номер и подготовиться к выступлению.

В большинстве гостиниц меня, к счастью, знают; за пять лет создается определенная рутина, и вариантов здесь меньше, чем кажется на первый взгляд; кроме того, импресарио, изучив мой характер, заботится, чтобы все, так сказать, шло как по маслу. Дань уважения отдается тому, что он именует «впечатлительностью артистической натуры», а когда я нахожусь у себя в номере, на меня излучаются «флюиды хорошего настроения»: в красивой вазе стоят цветы, и, как только я сбрасываю с себя пальто и запускаю в угол башмаки (ненавижу башмаки!), хорошенькая горничная уже несет мне кофе и коньяк и приготовляет ванну - зеленые эссенции делают ее ароматной и успокаивающей нервы; лежа в ванне, я читаю газеты, и притом только развлекательные, - не больше шести и не меньше трех, - а после я не очень громким голосом напеваю что-нибудь церковное: хоралы, псалмы, секвенции, те, что я запомнил еще со школьных лет. Мои родители, убежденные протестанты, следуя послевоенной моде проявлять веротерпимость, определили меня в католическую школу. Сам я далек от религии, даже в церкви не бываю; церковные тексты и напевы я воспроизвожу из чисто медицинских соображений: они наиболее радикально излечивают от двух недугов, которыми наградила меня природа, - от меланхолии и головных болей. Однако, с тех пор как Мария переметнулась к католикам (Мария сама католичка, но слово «переметнулась» все равно кажется мне тут вполне уместным), мои недуги усилились, даже «Верую» и литания деве Марии - раньше они действовали безотказно - теперь почти не помогают. Есть, правда, такое лекарство, как алкоголь, но оно исцеляет на время, исцелить навсегда меня могла бы только Мария. Но Мария ушла. Клоун, который начал пить, скатится по наклонной плоскости быстрее, нежели запивший кровельщик упадет с крыши.

Когда я пьян, я неточно воспроизвожу движения, которые может оправдать абсолютная точность, и потом я совершаю самую скверную ошибку, какую только может совершить клоун: смеюсь над собственными шутками. Нет горшего унижения! Пока я трезв, страх перед выходом все время возрастает (большей частью меня приходилось силой выталкивать на сцену); мое состояние, которое некоторые критики характеризовали как «лирически-ироническую веселость», скрывающую «горячее сердце», на самом деле было не чем иным, как холодным отчаянием, с каким я перевоплощался в марионетку; впрочем, плохо бывало, когда я терял нить и становился самим собой. Наверное, нечто подобное испытывают монахи, погрузившись в созерцание. Мария всегда таскала с собой массу всяких мистических книг, и я припоминаю, что в них часто встречались слова «пустота» и «ничто».

В последние три месяца я большей частью бывал пьян и, выходя на сцену, чувствовал обманчивую уверенность в своих силах; результаты сказались раньше, чем у лентяя школьника: тот еще может тешить себя иллюзиями до дня выдачи табеля - мало ли что случится за полгода. А мне уже через три недели не ставили больше цветов в номер, в середине второго месяца номера были без ванны, в начале третьего я жил уже на расстоянии семи марок от вокзала, а мое жалованье скостили до одной трети. Не стало коньяка - мне теперь подают водку, не стало и варьете - вместо них в полутемных залах какие-то чудные сборища, выступая перед которыми на скудно освещенных подмостках, я уже не только позволял себе неточные движения, а откровенно валял дурака, потешая юбиляров: железнодорожников, почтовиков или таможенников, домашних хозяек - католичек или медсестер протестантского вероисповедания; офицеры бундесвера, которым я скрашивал конец службы, не знали толком, можно ли им смеяться, когда я показывал ошметки своей старой пантомимы «Оборонный совет». А вчера в Бохуме, выступая перед молодежью с подражанием Чаплину, я поскользнулся и никак не мог встать. Никто даже не засвистел, публика только сочувственно шепталась, и, когда занавес наконец опустили, я поспешно заковылял прочь, собрал свои пожитки и, как был в гриме, поехал к себе в гостиницу, где разыгралась ужасающая сцена, потому что хозяйка отказалась одолжить мне деньги на такси. Разбушевавшийся шофер утихомирился только после того, как я отдал ему свою электрическую бритву - не под залог, а в уплату за поездку. У него еще хватило порядочности одарить меня вместо сдачи пачкой сигарет и двумя марками. Не раздеваясь, я бросился на неубранную постель, допил остатки водки и впервые за последние месяцы почувствовал себя полностью излечившимся и от меланхолии и от головных болей. Я лежал на кровати в том состоянии, в каком мечтал окончить свои дни: я был пьян, и мне казалось, будто я валяюсь в канаве. За рюмку водки я отдал бы последнюю рубашку, и только мысль о сложных переговорах, которые вызовет эта сделка, удерживала меня от нее. Спал я прекрасно, крепко и со сновидениями: мне снилось, что на меня мягко и бесшумно, как саван, опускается тяжелый занавес, словно сумрачное благодеяние, и все же сквозь сон и забытье я уже испытывал страх перед пробуждением; лицо измазано гримом, правое колено опухло, на пластмассовом подносике дрянной завтрак и возле кофейника телеграмма моего импресарио: «Кобленц и Майнц отказали тчк Позвоню вечером Бонн Цонерер». Потом позвонил тот человек, который нанял меня; только сейчас я узнал, что он ведает просвещением прихожан-протестантов.

Место действия - Бонн, время действия примерно совпадает с датой создания романа. Само же повествование представляет собой долгий монолог Ганса Шнира, комического актера или, попросту, клоуна.

Гансу двадцать семь лет, и он недавно пережил самый тяжелый удар судьбы - от него ушла, чтобы выйти замуж за Цюпфнера, «этого католика», Мари, его первая и единственная любовь. Плачевное положение Ганса усугубляется тем, что после ухода Мари он начал пить, отчего стал работать небрежно, и это моментально сказалось на его заработке. К тому же накануне, в Бохуме, изображая Чарли Чаплина, он поскользнулся и повредил колено. Денег, полученных за это выступление, ему едва хватило на то, чтобы добраться домой.

Квартира к приезду Ганса готова, об этом позаботилась его знакомая, Моника Сильвc, предупрежденная телеграммой. Ганс с трудом одолевает расстояние до дома. Его квартира, подарок деда (Шниры - угольные магнаты), на пятом этаже, где все окрашено в ржаво-красные тона: двери, обои, стенные шкафы. Моника убрала квартиру, набила холодильник продуктами, поставила в столовой цветы и зажженную свечу, а на стол в кухне - бутылку коньяку, сигареты, молотый кофе. Ганс выпивает полстакана коньяку, а другую половину выливает на распухшее колено. Одна из насущных забот Ганса - добыть денег, у него осталась всего одна марка. Усевшись и поудобнее уложив больную ногу, Ганс собирается звонить знакомым и родным, предварительно выписав из записной книжки все нужные номера. Он распределяет имена по двум столбцам: те, у кого можно занять денег, и те, к кому он обратится за деньгами лишь в крайнем случае. Между ними, в красивой рамочке, имя Моники Сильве - единственной девушки, которая, как иногда кажется Гансу, могла бы заменить ему Мари. Но сейчас, страдая без Мари, он не может позволить себе утолить «вожделение» (как это называется в религиозных книжках Мари) к одной женщине с другой, Ганс набирает номер родительского дома и просит к телефону госпожу Шнир. Прежде чем мать берет трубку, Ганс успевает вспомнить свое не очень счастливое детство в богатом доме, постоянное лицемерие и ханжество матери. В свое время госпожа Шнир вполне разделяла взгляды национал-социалистов и, «чтобы выгнать жидовствующих янки с нашей священной немецкой земли», отправила шестнадцатилетнюю дочь Генриетту служить в противовоздушных войсках, где та и погибла. Теперь же мать Ганса в соответствии с духом времени возглавляет «Объединенный комитет по примирению расовых противоречий». Разговор с матерью явно не удается. К тому же ей уже известно о неудачном выступлении Ганса в Бохуме, о чем она не без злорадства ему сообщает. Чуть дальше Ганс в одном из телефонных разговоров скажет: «Я клоун и собираю мгновения». Действительно, все повествование состоит из воспоминаний, зачастую именно мгновенных. Но самые подробные, самые дорогие Гансу воспоминания связаны с Мари. Ему был двадцать один год, а ей девятнадцать, когда он как-то вечером «просто пришел к ней в комнату, чтобы делать с ней то, что делают муж с женой». Мари не прогнала его, но после этой ночи уехала в Кельн. Ганс последовал за ней. Началась их совместная жизнь, нелегкая, потому что Ганс только начинал свою профессиональную карьеру. Для Мари, истовой католички, её союз с Гансом, не освященный церковью (Ганс, сын родителей-протестантов, отдавших его в католическую школу, следуя послевоенной моде примирения всех вероисповеданий, неверующий), всегда был греховным, и в конце концов члены католического кружка, который она посещала с ведома Ганса и зачастую в его сопровождении, убедили её оставить своего клоуна и выйти замуж за образец католических добродетелей Гериберта Цюпфнера. Ганса приводит в отчаяние мысль, что Цюпфнер «может или смеет смотреть, как Мари одевается, как она завинчивает крышку на тюбике пасты». Она должна будет водить своих (и Цюпфнера) детей по улицам голыми, думает он, потому что они не один раз долго и подробно обсуждали, как будут одевать своих будущих детей.

Теперь Ганс звонит своему брату Лео, который избрал для себя духовное поприще. Ему не удается поговорить с братом, так как в этот момент студенты-богословы обедают. Ганс пробует узнать что-нибудь о Мари, названивая членам её католического кружка, но они только советуют ему мужественно перенести удар судьбы, неизменно заканчивая разговор тем, что Мари не была его женой по закону. Звонит агент Ганса, Цонерер. Он грубоват и хамоват, но искренне жалеет Ганса и обещает вновь заняться им, если тот бросит пить и проведет три месяца в тренировках. Положив трубку, Ганс понимает, что это первый человек за вечер, с которым он охотно поговорил бы ещё.

Раздается звонок в дверь. К Гансу приходит его отец, Альфонс Шнир, генеральный директор угольного концерна Шниров. Отец и сын смущены, у них небольшой опыт общения. Отец хочет помочь Гансу, но на свой лад. Он советовался с Генненхольмом (конечно, всегда все самое лучшее, думает Ганс, Генненхольм - лучший театральный критик Федеративной республики), и тот советует Гансу пойти заниматься пантомимой к одному из лучших педагогов, совер шенно оставив прежнюю манеру выступлений. Отец готов финансировать эти занятия. Ганс отказывается, объясняя, что ему уже поздно учиться, нужно только работать. «Значит, деньги тебе не нужны?» - с некоторым облегчением в голосе спрашивает отец. Но выясняется, что нужны. У Ганса всего одна марка, завалявшаяся в кармане брюк. Узнав, что на тренировки сына требуется около тысячи марок о месяц, отец шокирован. По его представлениям, сын мог бы обойтись двумястами марками, он даже готов давать по триста в месяц. В конце концов разговор переходит в другую плоскость, и Гансу не удается снова заговорить о деньгах. Провожая отца, Ганс, чтобы напомнить ему о деньгах, начинает жонглировать единственной своей монеткой, но это не приносит результата. После ухода отца Ганс звонит Беле Брозен, его любовнице-актрисе, и просит, если получится, внушить отцу мысль, что он, Ганс, страшно нуждается в деньгах. Трубку он кладет с ощущением, «что из этого источника никогда ничего не капнет», и в порыве гнева выбрасывает марку из окна. В ту же секунду он жалеет об этом и готов спуститься поискать её на мостовой, но боится пропустить звонок или приход Лео. На Ганса снова наваливаются воспоминания, то подлинные, то вымышленные. Неожиданно для себя он звонит Монике Сильве. Просит её прийти и в то же время боится, что она согласится, но Моника ждет гостей. Кроме того, она уезжает на две недели на занятия семинара. А потом обещает прийти. Ганс слышит в трубке её дыхание. («О Господи, хоть дыхание женщины…») Ганс снова вспоминает свою кочевую жизнь с Мари и представляет её теперешнюю, не веря, что она может совершенно не думать о нем и не помнить его. Затем идет в спальню, чтобы загримироваться. Со времени приезда он не заходил туда, боясь увидеть что-нибудь из вещей Мари. Но она не оставила ничего - даже оторванной пуговки, и Ганс не может решить, плохо это или хорошо.

Он решает выйти петь на улицу: усесться на ступеньки боннского вокзала таким, как есть, без грима, только с набеленным лицом, «и петь акафисты, подыгрывая себе на гитаре». Положить рядом шляпу, хорошо бы бросить туда несколько пфеннигов или, быть может, сигарету. Отец мог бы достать ему лицензию уличного певца, продолжает мечтать Ганс, и тогда можно спокойно сидеть на ступеньках и дожидаться прихода римского поезда (Мари и Цюпфнер сейчас в Риме). И если Мари сможет пройти мимо и не обнять его, остается ещё самоубийство. Колено болит меньше, и Ганс берет гитару и начинает готовиться к новой роли. Звонит Лео: он не может прийти, так как ему нужно возвращаться к определенному сроку, а уже поздно.

Ганс натягивает ярко-зеленые брюки и голубую рубашку, смотрится в зеркало - блестяще! Белила наложены слишком густо и потрескались, темные волосы кажутся париком. Ганс представляет, как родные и знакомые станут бросать в его шляпу монеты. По пути на вокзал Ганс понимает, что сейчас карнавал. Что ж, для него это даже лучше, профессионалу легче всего скрыться среди любителей. Он кладет подушку на ступеньку, усаживается на нее, пристраивает в шляпе сигарету - сбоку, будто бы её кто-то бросил, и начинает петь. Неожиданно в шляпу падает первая монетка - десять пфеннигов. Ганс поправляет едва не выпавшую сигарету и продолжает петь.