| Борис Григорьевич Крамаренко | |
|---|---|
| Личная информация | |
| Пол | мужской |
| Страна | СССР |
| Клуб | СКА , (Ростов-на-Дону) |
| Дата рождения | 1 ноября (1955-11-01 ) (63 года) |
| Место рождения |
|
| Спортивная карьера | - |
| Рост | 166 см |
| Вес | до 62 кг |
Биография
В 1978 году одержал победу на чемпионате мира. В 1980 году выиграл чемпионат СССР и был включён в олимпийскую команду . На Летних Олимпийских играх 1980 года в Москве боролся в весовой категории до 62 килограммов. Победитель определялся по минимальному количеству штрафных баллов, которые приносили все результаты в схватках, кроме чистой победы. Спортсмен, получивший до финальных схваток 6 штрафных баллов, выбывал из турнира с тем исключением, что не выбывал после победы в схватке. После того, как оставалось три или менее борцов, они разыгрывали между собой медали, при этом штрафные очки, набранные в предварительных схватках шли в зачёт.
В схватках:
- в первом круге со счётом 19-1 победил Ивицу Фргича (Югославия);
- во втором круге не участвовал;
- в третьем круге победил на 9-й минуте Михала Вейсада (
Высокий худощавый генерал в светло–серой черкеске недоуменно глядел на визитную карточку.
Sir Thomas.
Limited company Thomas and son
Похож он на коммерсанта?
Скорее на военного, ваше высокопревосходительство.
И вы говорите, что он ждет уже больше часа?
Так точно. Он явился, когда у вас уже был с докладом генерал Писарев… Я не осмелился прервать доклад и попросил его подождать…
Заметив, что генерал хмурится, адъютант смутился.
Вы должны были доложить о нем тотчас же.
Он резким движением отодвинул от себя пачку бумаг и сердито взглянул на адъютанта.
Просите!
Адъютант мгновенно исчез за суконной портьерой.
По натертому до блеска паркету большого зала с высокими окнами медленно прохаживался широкоплечий пожилой человек в штатском платье, безупречно на нем сидевшем. Адъютант приветливо улыбнулся.
Его высокопревосходительство барон Врангель просит вас к себе. - Он звякнул шпорами и отступил в сторону, давая дорогу.
Посетитель молча наклонил голову и не спеша прошел в кабинет. Адъютант с любопытством посмотрел ему вслед, потом осторожно подошел к двери кабинета и чуть–чуть приоткрыл ее. Через суконную портьеру был слышен разговор.
Еще все поправимо… Я привез не только план разгрома красных, выработанный генштабами Великобритании и Франции… Две великие державы окажут вам значительную помощь. В ближайшие дни к вам приедет представитель генштаба Франции…
Скрипнуло кресло и раздались шаги, приглушенные ковром. Адъютант отскочил от двери, но любопытство пересилило и вскоре он снова приоткрыл дверь.
По нашему настоянию, Польша в конце апреля вторгнется в Украину и Белоруссию. Тогда все силы красных будут направлены на этот новый фронт… Вам надо срочно переформировать свою армию, сведя ее примерно к четырем корпусам. Укрепление Крымского перешейка усилить, довести до крепостного типа… В начале же лета развернуть общее стремительное наступление на Северную Таврию. Против вас будут двинуты лишь слабые силы Тринадцатой армии и кое–какие резервы. Это, конечно, не сможет остановить вашего наступления. Мы советуем вам, одновременно с наступлением, бросить из Крыма два крупных отряда: один - на Дон, а другой - на Кубань.
Это осуществимо! - сказал Врангель. - На Кубани, в плавнях, скрывается много офицеров, тысячи отборных казаков.
О, они очень пригодятся… Кроме того, вскоре в центре Кубани, недалеко от берегов Азовского моря и Екатеринодара, будет расквартирована казачья бригада в составе трех полков. Она перешла под Новороссийском на сторону красных. Благодаря некоторым дружественным нам лицам из главного командования в Москве, эта бригада сохранила весь свой командный состав и отведена на отдых. Все уже подготовлено: по первому вашему зову бригада восстанет и, что особенно важно, захватит центральные районы Кубани. Тогда она, получив большое пополнение на местах - в первую очередь из плавней, - за несколько дней вырастет в корпус, а затем - в армию… И вот, барон, когда вы при поддержке нашего флота высадите десант, вы сразу сможете опереться на крупные казачьи части и быстрыми ударами захватить Кубань.
Вы правы, полковник, - проговорил Врангель.
А сейчас мой совет: объедините под единым руководством разрозненные казачьи отряды, оставленные на Кубани, перебросьте на Кубань опытного генерала–казака. Кроме того, надо подорвать доверие к Советской власти, а для этого внедрите в советские учреждения своих людей. Пошлите также по станицам эмиссаров,
пусть вербуют на вашу сторону всех малоустойчивых и озлобленных чем–либо советских работников, пусть объединяют местные антибольшевистские элементы, пусть сеют среди населения полезные нам слухи и готовят почву для восстания. Денег у вас будет достаточно. Кроме того, мы пришлем военных инженеров, снаряжение, оружие…
Я никогда не забуду, полковник, того, что великие державы делают для России. Я вновь подтверждаю все обещания, данные вам генералом Деникиным.
Поняв, что разговор заканчивается, адъютант поспешно отошел от двери кабинета.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Камышовые крыши казачьих хат еле проглядывают среди буйного бело–розового цветения садов. Спряталась среди них станица Старо - Минская, и если б не золоченые кресты на синих куполах белой церкви, можно было бы принять всю станицу за огромный фруктовый сад.
Через станицу идет широкая улица, заросшая по обочинам молодой травой. Вдоль тесовых заборов выстроились высокие тополя, чередуясь с белыми акациями.
На самом краю станицы, там, где переплетаются дороги, на большом кургане высится ветхий, заброшенный ветряк. Лиловые фиалки на изумрудном фоне травы делают курган по–весеннему нарядным, а старый ветряк- еще более сиротливым и заброшенным.
Апрельский вечер. Уже зажглись в небе одинокие звезды, в густых малинниках ревкомовского сада звонко защелкал соловей.
Мне пора, Тимка. Уже смеркается.
Еще немного, Наталка. Хочешь, спою твою любимую песню? Слушай:
Солнце низенько, вечер близенько,
Выйди до мэнэ, мое серденько…
Хорошо ты поешь, Тимка!
А ты поцелуй меня за это.
Спой еще… тогда.
А почему не сейчас?
Послышался звонкий смех. Его приглушил звук по целуя. И опять девичий голос нежно просил:
Проводи меня, Тимка, уже совсем темно… Я бандитов боюсь.
Не бойся, моя ласточка. Со мной тебя ни один бандит не обидит.
Слово такое знаешь?
Не шуткуй… Я всурьез говорю.
Тимка, а правда, что твой батько и брат в банде есаула Гая?
Это… кто ж тебе сказал?
Вчера у колодезя Мотька рыжая встретилась: «С Тимкой, говорит, гуляешь, а у него вся родня в плавнях».
Мотька? А ты верь ей больше!.. Мой батько убит, а брат со Шкуро ушел… Сам не знаю, где он. И что я людям зробил? Целый день верчусь, как чертяка, чтобы мать да братневу жену с дитем кормить…
Не сердись, Тимка, мало ли что люди брешут. Моя батько тоже убит. Хороший у меня батько был, жаль мне его… А на рыжую Мотьку ты заглядываешься…
Вовсе нет, откуда ты взяла?
Вся станица знает, гулял с ней, потом бросил. Она теперь злится на меня, глаза выцарапать готова.
Нужна она мне!
Значит, была нужна… Меня разлюбишь… я тоже… не нужна буду.
Зачем плачешь Наталка?
И вовсе не плачу… очень нужно!
Нет, плачешь. Зачем? Ведь я ее не любил и гулял–то с нею всего два вечера… Наталка!
И слушать не хочу… Не замай меня! Не хочешь проводить, сама пойду, а ты ступай к своей рыжей.
Наталка!..
Отстань… Я все знаю.
Наталка, вот честное слово, я люблю тебя, а не Мотьку. Ну, хочешь, я при ней тебе это скажу?
Очень нужно! Пойдем, уже ночь.
Давай сперва споем… ту, что вчера, помнишь… про васильки.
Сам ты василек. И почему только тебя Тимкой назвали… Ты ж василек - потому глаза у тебя голубые, голубые, почти синие.
А у тебя черные… как бархат. А сама на цыганку похожа.
Вот уж неправда. Это учительница выдумала, а ты и рад дразниться.
Я не дразнюсь.
Да… знаю! Вот у тебя оспины на носу и около губ, я же не дразнюсь… И ростом ты ниже меня.
Не ниже.
Нет, ниже.
Нет, не ниже. Я еще вырасту.
Вырасту, вот увидишь.
Пусти, скаженный, задушишь!
А ты поцелуй.
…Этим вечером ревкомовский кучер Панас Качка шел от кума немного навеселе. Проходя мимо старого ветряка, он остановился и долго слушал льющуюся над засыпающей станицей песню. Панас кивал лохматой головой в такт песне. Потом вытер рукавом чекменя мокрые от слез глаза и растроганно пробормотал: - Добре… Эх, добре спивают! И вот ведь скажи, - хлопец из себя не видный, а голос–то какой…
Протодиакон Борис Степанович Крамаренко 18.04.1926 – 30.01.2010
История Бориса Степановича – это история жизни человека, который прошел войну с молитвой к Господу на устах, проявлял чудеса храбрости на поле боя, в разведке, на заданиях, получил три Ордена Славы и много других медалей. Два раза товарищи считали его погибшим, а родители получали похоронку. Но с войны он все-таки вернулся живой, женился на славной девушке Паше, которая родила ему двух детей и стала надежной поддержкой и опорой в тяжелой дальнейшей жизни среди крайне негативного отношения советской власти к всему, что связано с Богом, ведь сразу по возвращении с войны, он пошел в церковь и оставался там до конца – сначала пел на клиросе, потом был регентом хора, писал иконы, расписывал храмы, служил протодиаконом. Все это он делал открыто, и поэтому часто получал предупреждения и угрозы в кабинетах тогдашних чиновников. С войны он пришел с тяжелым ранением ноги, которое так никогда и не зажило, из-за чего не переставал страдать от боли, а его жена Паша – от усталости, потому что днем и ночью она ухаживала за мужем, делая ему перевязки, а также заботилась о семье. Дочь Галина и сын Володя выросли, создали свои семьи, подарили внуков. 
Собору святых апостолов Петра и Павла Борис Степанович оставил о себе светлую память в написанных им иконах, которым возносят молитвы прихожане храма.
Несмотря на тяжелую судьбу, Борис Степанович и Паша Петровна всегда оставались светлыми и добрыми людьми, благодарными Богу за каждый прожитый день даже тогда, когда их любимые невестка и сыночек ушли в иной мир почти один за другим, оставив им двух своих еще совсем маленьких деток.
Похоронен был отец Борис возле Собора святых первоверховных апостолов Петра и Павла.
Жизнь этой супружеской четы должна была быть записана, как пример мужества и стойкости на выбранном пути, и она таки была записана благодаря многим журналистам, что брали у них интервью для местных газет, и трем снятым о них фильмам.
Все статьи, что сохранились, были объединены в один рассказ:
Супруга отца Бориса, матушка Параскева Петровна рассказала нам также и свою историю, которая дополняет все то, что было написано о них с мужем раньше:
Статьи и записи про отца Бориса:
Фильмы:
Без слез. Кинокомпания «Покров». Свято-Троицкий Ионинский монастырь. ТРК «Эра» . Автор и режиссер: Александр Акулов.
Гвардии сержант Крамаренко
Хресна доля. Студія «Оранта». Українське телебачення. ТВО «Ніка» 1997 рік
Фотографии, иконы, картины:
Борис Степанович Крамаренко – история жизни
До войны
Борис Крамаренко родился в селе Ярославка на Черниговщине. В семье было шестеро детей, и Борис был самым старшим. Их тетя Ульяна была монахиней и особенно заботилась о том, чтобы все дети выросли в православной вере. С малых лет Борис ходил в храм, а как подрос, начал петь на клиросе.
С детства Борис умел рисовать. Учителя у него не было, но он часто заходил в соседнюю художественную мастерскую и долго наблюдал, как работают мастера.
Кроме художественных, парень имел и музыкальные способности, и после окончания 7-ми классов в родном селе поступил в Киевский музыкальный комбинат на улице Жилянской. Параллельно с учебой, он работал настройщиком музыкальных инструментов. На многих из них, таких как пианино, мандолина, скрипка, аккордеон, гитара, балалайка и некоторых других, научился играть досконально, развил хороший слух.
Учился лишь год, а потом началась война. Вышел как-то на перемене, и вот сообщили новость. Занятия остановились, всех учеников распустили. Доехать до своего родного села на поезде возможности не было, и Борис, взяв сумку, пришел домой по железной дороге пешком, преодолев расстояние более 70 километров.
На фронт
Когда в августе 1943 года советские войска вызволили от гитлеровцев село Ярославка, 17-летнего Бориса мобилизовали на фронт. Тогда во время освобождения среди артиллеристов он и его мама увидели своего родственника – дядю Володю. Он и забрал парня с собой.
Перед отправлением на фронт пришел в свою церковь помолиться. Тетя Ульяна надела ему на шею крестик и сказала: «Чтобы с ним вернулся». С этим крестиком всю войну он и прошел. После войны некоторые журналисты спрашивали, как ему было воевать, зная Божью заповедь «Не убий». На это он отвечал, что на войне другая заповедь: кто с мечом пришел, тот от меча и погибнет.
Сразу после мобилизации Борис в запасном пехотном полку прошел кратковременный курс солдатской науки стрелять первым номером из дискового пулемета «Дегтярева», с которым впоследствии он не разлучался ни днем, ни ночью. На всю жизнь его плечи сохранили память о «Дегтяреве» и его весе – 11 килограммов 300 граммов.
С этим пулеметом холодной осенью 43-го он форсировал Днепр в районе Пущи-Водицы, когда пришел приказ взять Киев. Надо было как можно быстрее переправиться на другой берег. А как? Ни судов, ни лодок у них не было. Но пулеметчики не растерялись: нашли брошенную повозку, наложили на нее снопов и поставили сверху пулемет. Через Днепр плыли, толкая плот перед собой. Тогда Борис получил свое первое ранение в ногу, но пулемет не оставил и дотолкал его до берега. Немного подлечился и снова в бой.
С пулеметом был неразлучен еще очень долго. Как-то вместе нырнули в воду во время марша, когда Борис заснул на ходу от хронической усталости.
В полку его прозвали «храбрый Борька». Он и вправду ничего не боялся и считался безстрашным. Но на самом деле чудеса храбрости заключались лишь в его молитве. Он твердо знал, что смерть – это не про него, так имел на себе крестик, и от всякой беды молитву знал – «Богородице Дево», верил, что Божья Матерь его сбережет. Если в селах, которые они проходили с боями, были церкви, то он каждый раз заходил в храм. Лишь выпадет свободная минутка – бежит в церковь прямо с передовой. На прифронтовой территории было много действующих храмов: Сталин церкви позакрывал, а немцы разрешали служить. Более того, на войне была возможность не только помолиться в храме, но и петь на клиросе.
После взятия Киева полк, в котором был Борис, продвигался до Фастова, Белой Церкви, Таращи.
Корсунь-Шевченковское сражение
Декабрь сорок третьего был в этих местах снежный и весело метельный. Нашим наступающим это очень годилось - они появлялись из мглы перед врагом, будто из небытия, враг замечал их в последнюю минуту, а нашим-то - хоть тьма, хоть полутьма, ведь они были у себя дома, и не только какая-нибудь едва приметная тропинка, а то и вовсе бездорожье, были родными. А если поющая метель да ещё в ночь перед Новым годом, так это вообще здорово!
Ночью 31 декабря сорок третьего, а потом в новогоднее утро наши войска выбили врага из Белой Церкви и двинулись дальше. Но надо было не просто изгнать врага, а уничтожить его, вот одна из таких задач и решалась в районе Корсунь-Шевченковского, где произошло сражение, известное под названием Корсунь-Шевченковское.
28 января в районе Звенигорода советские войска замкнули кольцо окружения немецко-фашистских войск. Были окружены одна танковая и десять пехотных дивизий. Больше месяца длилось сражение, немцы со злобным ожесточением бросались в атаки, чтобы вырваться из смертельного кольца.
Одну из таких атак немцы предприняли 17 февраля. Бросили на прорыв новейшие, могучие танки «Тигр» с автоматчиками на броне, что двинулись по долине в западном направлении.
Борис и Иван (Оврамович Войтенко с Борщаговки) находились в окопе с пулеметом во второй линии обороны. Они хорошо оборудовали своё пулемётное гнездо. Думали, что немцам не удастся прорвать первую линию обороны наших войск. Однако, именно это и произошло.
Он хорошо запомнил тот день: кукурузное поле, серый рассвет, лежит в окопе в обнимку с пулеметом. И вдруг видит, наши побежали с первой линии обороны. Сразу же последовали выстрелы с тыла – это офицеры по ним, по нашим же, стреляют. Остановились, побежали назад. Оказалось, немецкие танки прорвали оборону. «Тигры» идут, а на них десантники – издалека слышно, власовцы, так как по-нашему ругаются. Подъедет танк к окопу, десантники сверху из автоматов постреляют, а танк еще и проедется гусеницами туда-суда, закопает окоп и сровняет с землей…
Вдруг один из «Тигров» поднялся из долины и двинулся на окоп, где был Борис со своим напарником Иваном, который заряжал диски. Автоматчик застрочил из пулемета. Борис ему ответил, но стальная огнедышащая громадина все приближалась…
Не выдержал Иван Войтенко, выскочил из окопа, чтобы спастись Выскочил и то же мгновение был прошит пулями. Борис отложил в сторону пулемёт. Взял связку противотанковых гранат и припал к брустверу, затаился. Уже дрожала, вздрагивала под Борисом земля, заложило уши от рёва и скрежета железного чудовища. Борис, собравшись, со всей силы метнул связку гранат под самую гусеницу и уткнулся лицом в бруствер. Прозвучал взрыв.
И тишина. То ли тишина, то ли потерял сознание? Тишина.
Стал подниматься Борис и больно ударился о что-то. Гусеница танка висела над ним. Стал подниматься и никак. Весь был завален землёй. Завален, но живой, а грозный «Тигр» – уже просто мёртвая железяка. Траки танка разъединились, и он, развернувшись, присыпал землей в окопе Бориса Крамаренка. Танкисты открыли нижний люк, и немцы с какими-то папками документов пытались убежать.
Неподалеку возвышался пригорок, где был размещен командный пункт командира дивизии. Там пребывал известный в то время военный корреспондент Константин Симонов. Комдив видел поединок солдата с «Тигром», приказал офицеру и солдатам взять в плен танкистов, откопать и привести к нему отважного воина. Выяснилось потом, что плененный экипаж имел при себе ценные документы.
За этот подвиг командир дивизии от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил Бориса Крамаренко орденом Славы третьей степени. Тогда же Константин Симонов написал в боевом листе и во фронтовой газете рассказ о том, как боец подбил танк.
Назавтра немцы опять попытались прорваться и пошли в атаку.
Борис получил новый пулемет, другого помощника и к вечеру снова пошел на боевую позицию. На том участке, где он прицельно стрелял по фашистам, вражеская пехота так и не сумела прорваться из окружения. Уже на следующий день командир роты представил рядового Крамаренка «За героическую оборону командного пункта дивизии» для награждения медалью «За отвагу».
В тот день закончилось Корсунь-Шевченковское сражение, начавшееся 28 января. За все это время было убито и ранено 55 тысяч вражеских солдат и офицеров, 18 тысяч взято в плен.
Под Балабановкой
Гитлер всё ещё грозился Москве, обещался не сегодня, так завтра покорить её своей воле, но если не все в Германии, то очень многие уже думали о том, как сохранить свою страну, остаться в живых. Думали об этом и генералы и солдаты, поэтому бои с наступавшей Красной Армией были ожесточёнными, а иногда и просто обречёнными - лучше умереть в бою, чем в позоре поражения.
С тяжелыми боями фронт катился на запад. Рядовой Борис Крамаренко уже расстался со своим ручным пулемётом и стал бойцом роты автоматчиков, которой приходилось проводить и разведки боем, и совершать диверсионные налёты в тылу врага, и многое другое.
На Винничине неподалеку от села Балабановка, находясь во вражеском тылу, их взвод роты попал в окружение. Шли лесом – человек пятьдесят. Была у них хорошая возможность, проскочив через овраг, вырваться из смертельного кольца в лесок, и там они уже были бы, как рыба в воде.
Глубокой полночью, барахтаясь в снегу, тронулись автоматчики по овражку, стараясь быть бесшумными в скрипучем снегу. И час, и два, и… Уже близко был заветный лесок. Тихая, неяркая зимняя зорька занялась в вышине, и с той же вышины ударил длинной очередью вражеский пулемёт. Взвод напоролся на пулеметную точку.
Все залегли, зарывшись в снег.
– Рядовой Петренко, скрытно подобраться и заткнуть глотку пулемёту, – послал командир одного солдата, чтобы тот гранатой уничтожил врага. Воин пополз по глубокому снегу. Ему удалось приблизиться лишь на несколько десятков метров. Неосторожно показался из-за бугорка – немцы заметили и очередью расстреляли.
– Рядовой Сергеев. И скрытно, скрытно надо! Марш.
С левой стороны выполнять поручение пополз рядовой Сергеев, раздвигая перед собою снег.
Пятьдесят пар глаз смотрело ему вслед, пятьдесят сердец билось с такой же тревогой и надеждой, как сердце Сергеева, ведь его смерть могла быть и смертью каждого из них.
Застрочил пулемёт. Долгой, длинной очередью бил. Замер Сергеев, уткнувшись в снег, а потом бросился в сторону, чтобы укрыться за бугорком.
Немец подбил его. Может, минуту, а может, вечность длилась тишина.
– Борька, – не то прошептал, не то грозно приказал командир взвода. – Рядовой Крамаренко, марш!
Потом отца Бориса спросили, не страшно ли ему было вставать третьим в живую очередь к смерти. На это он улыбнулся и пожал плечами: «Не знаю. Не помню. Да и при чём тут смерть? Надо, чтоб вражеский пулемёт замолчал.»
Всё упование мое на тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим.
Прочитал молитву Борис, перекрестился, развернулся в снежной лёжке и пополз в обратную сторону от вражеского пулемёта, держа курс на ближайшее дерево.
Командир взвода было закричал на Борьку, а потом сообразил:
– Молодец, молодец! – послал ему вслед.
Путь Бориса к пулемёту с тыла был таким долгим, что немец, подозревая недобрую затею со стороны противника, стал от нетерпения постреливать, сам не зная, зачем и куда.
Борис же, как дополз до первого ориентира, огляделся – и снова ползком до другого дерева. Так и добрался до окопа. Не заметили! А когда кидал гранату, еще и рассмотреть успел, как они там разместились с комфортом: окоп внутри был выстелен полосатыми тюфяками. Пригнулся, услышал, как рвануло и как наши «Ура!» закричали. Попал, значит.
Автоматчики бросились на прорыв, и подразделение вырвалось из смертельного кольца.
Борис был ранен. А свои считали солдата погибшим во время взрыва, и представили к награждению посмертно медалью «За боевые заслуги», родителям отослали похоронку.
В селе Балабановка, при освобождении которого от гитлеровцев погибло в бою почти 300 наших бойцов, всех похоронили в братской могиле, где в списке павших записали и фамилию Бориса Крамаренко.
Потом, уже в мирные дни, балабановцы воздвигли в селе памятник в честь павших вониов, и послали в Ярославку, отцу Бориса приглашение.
Понятное дело, что на торжественное открытие памятника поехал сам Борис Степанович. Не передать удивление балабановцев, когда они увидели «воскресшего» бойца, а он рассказал им, как всё было, как он раненый добрался до дороги, как попал в госпиталь, благодаря добрым людям.
Львовско-Сандомирская операция. Дрогобич.
Как рассказывал отец Борис, отлежался он в госпитале, откормился, даже щёки зарозовели, глаза веселее засветились. И летним красным солнышком, уже гвардии сержантом, командиром отделения полковой разведки 167 стрелковой дивизии и прибыл он к началу операции, получившей название Львовско-Сандомирской, что длилась с 13 июля до 29 августа 1944 года.
С точки зрения военного искусства Львовско-Сандомирская операция характерна большим размахом, разнообразием боевых действий и широким применением различных форм оперативного маневра. В ходе этой операции была разгромлена группа немецко-фашистских армий «Северная Украйна». Разбиты 32 дивизии, 8 дивизий полностью уничтожены, освобождены западные районы Украины и юго-восточные районы Польши.
В Дрогобыче за проведение операции по спасению от уничтожения фашистами нефтяных скважин и нефтеперерабатывающего завода гвардии сержанта Крамаренко представили к награждению вторым орденом Славы.
Вот как это было.
Партизаны прислали командованию полка точную схему расположения немецкого пункта, где сосредоточено управление взрывами заминированных нефтедобывающих вышек и нефтеперерабатывающего завода, чтобы все это взорвать в случае отступления.
Командир полка сказал:
– Надо отправляться немедленно, ведь немцы знают, что им придется уходить, а поэтому взорвать могут в любую минуту отступления. На задание лучше пойти двум группам. Пусть каждая пойдёт своим путем. В случае неудачи одной группы, есть вторая. Теперь: надо не только взорвать тот пункт управления, а уничтожить и взрывников, чтобы некому было подготовить повторное управление.
– Конечно, мы, командиры обеих групп, по карте всё до капельки, до каждой тропинки-извилинки изучили, – говорил отец Борис, – но и в Балабановке, и в Дрогобыче, и потом, у меня каждый раз бывало такое ощущение, будто я знал эту дорожку, будто ходил уже по ней. Конечно, это – в душе, а не в разуме. В молитве, которая в трудные минуты неотступно бывала во мне: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помоги мне грешному . Вы знаете, с таким ощущением я шёл и в этот раз, и там, на околице увидел я кусты шиповника и сказал себе, что за этим кустом и есть тот бункер, как на схеме указано. Забросали мы его гранатами, потом заглянули внутрь. Там было четверо немцев, вернее, что осталось от них после десятка гранат.
Вторая группа тоже пришла. Всех ребят представили к боевым наградам. Борису Крамаренко дали вторую Славу.
На речке Сян
В один из последних дней Бориса Крамаренко на фронте, на речке Сян в Карпатах, он дважды должен был наверняка погибнуть. Тогда он был командиром взвода разведки. Подошел к нему ротный Командир Абаркин, стал отдавать приказ. И тут в метре от них пролетела мина. Оба упали. Борис очнулся, спрашивает: «Абаркин?» Тот молчит. Подошел, а его насквозь десятками осколков прошило, Бориса же только слегка задело. А они ведь рядышком стояли!
В тот же день бежит Борис с автоматом налегке. Вдруг видит – впереди немцы. Заметили, что он остановился, несколько очередей по нему дали. Упал. Автомат в щепки осколками раздробило. саперную лопатку – тоже. А на самом – ни царапины! Лежит, думает – неохота умирать. Взмолился Богородице, тут мысль пришла, откатись, мол Борис, вместе с вещмешком в расселину. Когда катился, немцы стреляли, а все пули мимо пролетали.
Кросно
После освобождения Украины фронт вошел в Польшу. В 1944 году 167-я стрелковая дивизия должна была вызволить стратегический город Кросно, что под Краковом.
В штаб дивизии привели с передовой поляка, который, с трудом говоря по-украински, сказал, что немцы заминировали город и готовятся взорвать жилые кварталы, когда в него войдут наши войска и техника. Мужчина на карте показал, где находится командный бункер, рассказал, как лучше к нему пройти.
Уничтожить узел управления взрывчаткой пошел взвод лейтенанта Ярошенко Виктора Ивановича.
Ночью в густой предрассветной мгле, немного в стороне от обрывистого яра, чтобы отвлечь внимание противника на себя, наши открыли по вражеским окопам ураганный артиллерийский и пулемётный огонь. Благодаря этому разведчики незаметно перешли линию фронта, и затем обрывистым яром добрались до командного бункера. В отличие от того, что был в Дрогобыче, этот хорошо охранялся.
Завязался рукопашный бой. Немецкий офицер накинулся с ножом на лейтенанта Ярошенко, ударил его лезвием в руку, а затем во второй раз замахнулся, чтобы нанести смертельный удар в грудь. Борис Крамаренко вовремя полоснул из автомата, и немец упал на землю. Но после того, как Борис нажал на спусковой крючок, он ничего не помнит – его оглушило.
В ходе операции разведчики ликвидировали немецкую охрану, подорвали командный бункер, и таким образом спасли город Кросно от уничтожения, но взвод потерял пять своих бойцов.
Виктору Ивановичу Ярошенко было присвоено звание Героя Советского Союза. За спасение командира и успешное проведение операции гвардии сержанта Крамаренко представили к награждению третьим орденом Славы – посмертно.
Борису в этом бою разрывная пуля попала в правую ногу выше колена. Это было его последнее и самое тяжелое ранение. Истекая кровью, солдат потерял сознание. Считая погибшим, его оттянули и спрятали в бетонную трубу, где уже лежали тела погибших бойцов. Родителям во второй раз отослали похоронку.
Долго лежал Борис среди мертвых. Уже когда войска взяли Кросно, прибыл санитарный обоз, начали вытягивать тела и грузить на возы, санитары заметили, что у одного воина дрогнули ресницы, пошевелилась рука. Пульс бился и Бориса отправили в госпиталь.
Борис Степанович потом рассказывал, что его однополчане еще долго считали его погибшим, а взводный Ярошенко, все не верил, долго разыскивал его по прошествии войны. И таки нашел, дал телеграмму: прилетаю в Киев. «Ну вот, стою в аэропорту, вижу – полковник идет. Герой Советского Союза, седой, солидный такой. Прошел мимо меня, а потом обернулся: «Борька, ты?!» «Я, Иванович!» Мы обнялись по-солдатски и поехали ко мне домой».
После войны польская власть на месте того бункера поставила памятник пяти павшим советским воинам за спасение их города. Поставили и пригласили родителей сержанта Крамаренко на его торжественное открытие.
Приехал в Кросно сам воин – вся грудь в орденах и медалях. Польское правительство наградило сержанта высшим боевым орденом Польского государства.
В госпитале
Снова воскрес Борис Крамаренко, но воевать ему больше не довелось. Потянулись долгие месяцы лечения сначала в Польше, затем в Донбассе. Три года длилось путешествие по больничным палатам. Было сделано 13 операций с интервалами, но рана гноилась. Все это время Бориса убеждали, что ногу надо ампутировать, но мужественный солдат не соглашался и терпеливо выдерживал, когда ему в очередной раз хирурги чистили гниющую кость. Он стремился вернуться домой пусть с покалеченной, но своей ногой.
На больничной койке много рисовал, так как, будучи человеком трудолюбивым, не мог сидеть без дела. Великая Отечественная война забрала с собою жизни многих людей, а родные хотели иметь на могилках хоть какие-то портреты. Борису приносили фотографии, а он делал из них маленькие портреты.
Также во время атеистических гонений во многих домах не стало икон. И вот со временем его попросили заняться и иконописью. Сначала он делал это тайно, но позже все узнали, и довелось много за это претерпеть.
Возвращение домой
День Победы Борис встретил на больничной койке, когда ему исполнилось 19 лет. Лишь через два года в мае 1947-го инвалид второй группы Борис Крамаренко на костылях появился в родительском доме.
Всю войну Борис Степанович прошел с верой в Бога и еще на фронте решил: если вернется живым, то будет служить в церкви. Когда немного окреп, начал ходить в Успенскую церковь в Бобровице, хотя и знал, как ссылали в Сибирь, на Соловки священников и просто верующих, и что в Бобровицком районе закрыли восемь храмов. Видел, как на него, героя Великой Отечественной войны, косилась власть, даже угрожали, называли диссидентом, другими словами, врагом. Знал, но не реагировал, лишь повторяя Евангельское: Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят .
Сначала Борис просто пел в церковном хоре и одновременно выполнял обязанности псаломщика, потом стал регентом.
Еще одно Господне благоволение проявилось в Успенском храме: отец Борис, чтобы украсить обедневший за время безбожной власти храм, написал несколько икон. Они очень понравились настоятелю, а позже и владыке Черниговской Епархии, который их освятил. Также Борис делал и росписи храма.
Иконы, написанные Борисом Крамаренко, расходились по храмам. Одна из них находится во Владимирском Соборе. Это образ Серафима Саровского. Что интересно, никто не верит, что он написан любителем.
В 1950 году Борис женился на сельской девушке Параскеве Петровне, что пела на клиросе. Она ждала с войны отца, а дождалась мужа. Она стала его опорой, помогала переносить все тяготы и лишения послевоенной жизни. У них родились дочь Галина и сын Володя.
Вскоре Борис стал диаконом. Освящение провел архиепископ Черниговский Гурий, который вскоре стал Митрополитом Ленинградским и Ладожским. Это было враждебно воспринято партийной властью: «Как это так, что такой талантливый человек додумался стать церковником». За Борисом по пятам ходили работники культуры и, зная, что он умеет играть на многих музыкальных инструментах, предлагали стать директором местного Дома культуры. Но Борису эта идея была не по душе.
Шестнадцать лет прослужил отец Борис в Успенском храме. Когда пришел к власти Никита Хрущев, по стране прокатилась новая волна безбожия: закрывали монастыри, церкви, преследовали священнослужителей, всячески унижая и обижая. Закрыли церковь и в Бобровице. Это было неожиданно и горько. Вот что рассказывал отец Борис о том дне:
Бориса Крамаренко в очередной раз вызвали в горисполком. Не успел он войти, как ему прямым текстом говорят: «Как хотите, но чтобы до вечера вас в храме не было – завтра закрываем». Ночью к церкви пришло полтора десятка бабушек. «Станем на дверях, – рассуждали они, – старых людей трогать они не посмеют». Но активисты безбожники не посмотрели на «седины» – растолкали женщин и, ворвавшись в храм, начали срывать со стен иконы. Утром подогнали технику и снесли церковь. На ее месте появился клуб.
После этого Борис Степанович с женой, сыном и дочкой переехали в Бровары. Служил протодиаконом сначала в Троицкой церкви, а потом Соборе святых первоверховных апостолов Петра и Павла Украинской православной церкви вместе со священником – тоже отцом Борисом, бывшим фронтовиком.
Смерть сына Володи
Жизнь прожита нелегкая, и самое тяжкое в ней - потеря сына Володи. Вначале умерла невестка – молодая, красивая, любимая, оставив мужу двух несовершеннолетних деток. А через какое-то время заболел и сын, тоже раком. Как бы перенесли смерть дорогий людей супруги Крамаренки, если бы не Божья помощь. Он дал силы все снести, не нарекая на судьбу и не задаваясь вопросом: «За что?» Потому что есть в Православии мудрые слова: «Так Богу угодно», свидетельствующие об абсолютном доверии человека к воле Создателя. Он один знает, кому и когда время прийти в этот мир, и когда уйти из него.
Понимая, Борис Степанович не впал а отчаяние, а еще во время болезни сына принялся писать икону – копию с образа Пресвятой Богородицы с Божественным младенцем на руках, образ этот называется «Аз есмь с вами, и никтоже на вы». Сын Володя умер в пасхальную ночь. Так, совсем скоро эту икону несли впереди похоронной процессии, когда несли тело Володи к храму. Там она и осталась. С того самого времени икону «Аз есмь с вами, и никтоже на вы» можно увидеть в Броварской церкви в честь иконы Божьей Матери «Скоропослушница».
Советская власть
Очень тяжелыми были отношения отца Бориса, героя Великой Отечественной войны, и его семьи с советской властью.
Болела душа за дочку и сына, которые натерпелись из-за своего хоть и геройского, но «не такого» отца. За жену Пашу, что хлебнула с ним лиха. Вызывали ее и к детям в школу, и в сельсовет, и в райисполком – требовали повлиять на мужа, чтобы не в церковь ходил, а в клуб. Стыдили: «Такой человек, а занимается пропагандой религиозных пережитков». В горсовете говорили приблизительно следующие слова: «Как не стыдно жить с таким кормильцем. Вместо того, чтобы служить партии, он ходит по церквям – побирается». Потом стали запугивать: «Действия Бориса Степановича до добра не доведут». Жена держалась молодцом – никогда не говорила, как ей было трудно. Потом ее оставили в покое.
А как-то раз пришли с обыском – искали картины, не пишет ли на продажу. Так уж мешала кому-то заработанная им копейка. Разве их волновало, что он по полгода в больницах проводит, операция за операцией, такой слабый и желтый, бывает, и комнату не может пройти, а она с двумя малыми детьми на руках.
А один раз Борису Степановичу пришла повестка прийти в городской совет. Он почему-то надел пиджак с полным комплектом боевых наград и пошел. Долго пришлось стоять под дверьми – в этот день «пригласили» многих. Один знакомый, проходя мимо, тихонько обронил: «Они на вас очень злы, так что будьте осторожны».
«Товарищ Крамаренко» – раздался «металлический» голос из-за двери. Когда он вошел, ему даже не предложили сесть. Наград не было видно из-под плаща. Он так и остался стоять возле двери. «Как вы смеете позорить советскую власть, Крамаренко, – обратился к нему секретарь, – как фронтовик мог до такого опуститься: петь в церкви!». И тут Борис Степанович не выдержал: «В отличие от вас я за власть кровь проливал…, – и осекся, потому что почувствовал себя плохо. – Разрешите, пожалуйста, присесть». «Стойте и отвечайте на вопросы, – они продолжали меня беспощадно «пилить», – сейчас мы придумаем, как лучше вас наказать». Когда стало совсем плохо, он снял плащ и присел на стул. В эту минуту в комнате неожиданно воцарилась тишина – все смотрели на ордена. Затем седоволосый партийный работник встал и вежливо обратился: «Борис Степанович, вы свободны, можете идти». На этом и закончились мытарства Бориса Степановича Крамаренко в партийных кабинетах. Более того, его стали уважать.
Мученичество длиною в жизнь
За войну Борис Степанович был три раза ранен. Под Кросно было его последнее самое тяжелое ранение, которое не только не дало о себе забыть на протяжении всех последующих лет жизни, а превратило его жизнь в мученичество.
Рана часто кровоточила. Чем только жена Паша не врачевала эту ногу, толку было мало: то Борис Степанович ночь не спит от боли, то кровотечение откроется. Каждый год его по шесть-восемь раз клали в больницу чистить рану. Жена оставалась на несколько месяцев сама с двумя маленькими детьми на руках. Когда муж возвращался, она днем работала, а ночью готовила повязки. С бинтами в послевоенные времена приходилось туго, поэтому приходилось ей рвать на полоски простыни и постоянно их стирать. Хорошо, что родители помогали.
На своих двоих Борис Степанович передвигался с помощью костыля и палочки до 1995-го, і потом ногу все-таки пришлось ампутировать. Вернулся муж домой из больницы - и таким показался Прасковье Петровне маленьким и слабеньким!.. Однако как был героем, так им и остался.
Когда ногу все-таки отрезали, отцу Борису пришлось доказывать свою инвалидность. Лечащий врач сказал: мол, первую группу получите лишь тогда, когда мы вам отрежем еще одну ногу и руку. Он молча поклонился и вышел. А жена дома говорит: «Надо было не молчать, а взять костыль и врезать ему между глаз, чтоб поумнел».
Спустя длительное время пользования тяжелым неудобным протезом, удалось заказать в Германии легкий и удобный, но и он, бывало, беспощадно натирал культю.
В Соборе святых первоверховных апостолов Петра и Павла протодиакон Борис служил до 2005 года, пока мог ходить. Потом несколько лет он не вставал с постели, и жена Паша ухаживала за ним, как делала до этого всю свою жизнь.
Несмотря на все это, он всю свою жизнь пребывал в хорошем настроении. Жена Паша так говорила о нем: «Сколько он натерпелся, сколько обид довелось перенести от людей… И знаете – не помнит зла. Никогда не видела, чтобы он рассердился или накричал на кого-нибудь. Видимо, благодать на нем такая…»
30 января 2010 года протодиакон Борис Степанович Крамаренко перешел из этой жизни в вечную. Через три месяца ему должно было исполниться 85 лет. На его могилке возле Собора святых апостолов Петра и Павла всегда много ярких цветов.
Матушка Параскева
Рассказ матушки Параскевы, жены Бориса Степановича Крамаренко, является дополнением и продолжением рассказа “Борис Степанович Крамаренко – история жизни”.
Детство
Это очень интересно, как же меня Господь вел к тому, что мне придется ухаживать за отцом Борисом. Все не так просто, вроде как такая подготовка была.
Я жила в селе Старая Басань. Папу забрали на фронт. Когда война окончилась, повестка пришла, что он убит. Мы плачем. Я еще маленькая была, дедушка я бабушка живые были. Мама через некоторое время замуж вышла – уже у нее своя семья была. А я все время ждала папу. У всех подружек моих братья и отцы поприходили, а у меня – нет. Девочки мои поехали учиться, и я говорю дедушке и бабушке, что тоже хочу. А они мне говорят: «Паша, на кого же ты нас покинешь?» Я тогда встала и сказала: «Я вас не брошу». Так мне пришлось быть дома.
Еще возле нас Володя жил. Он приехал с фронта, у него обеих рук не было и обеих ног. Так это тяжело было, а мне хотелось за кем-то ухаживать. Жена у него молодая была, красивая, и он очень боялся чем-то досадить ей. Жалко так было на него смотреть. Вот я возьму дома молока, еще чего-то наготовлю и бегу, его проведаю.
Я помню, когда я была ребенком, так люди милосердные были. Мои бабушка и дедушка так жили, что у них корова была. Бывало, бабушка напечет пирожков на сметане или еще чего-нибудь, даст молока и говорит мне: «На, неси. Там тетенька бедно живет» или «Паша, пойди к ним, они несчастные такие». Вот я с утра бегаю, разношу.
Они меня так приучили к такой жизни милосердной, и мне очень нравилось так жить. Иначе я не могу. Я, если не дам чего-то, так мне как-то не по себе. Хочется, чтобы все люди понимали, что земная жизнь коротенькая, и что это не конец, что нам идти в вечность. Так как, когда не понимаешь, хочется, чтобы все было тут, чтобы и денег много было и всего другого.
Такими разными скорбями Господними я была готова к тому, что мне в свое время пришлось ухаживать за отцом Борисом.
С Борисом мы познакомились уже после войны. Тогда все парни и девчата ходили гулять. Никто тогда в клуб не ходил, а собирались на дворе – гармошка играет, гитара, балалайка. Я еще была маленькая, так меня дедушка не пускал особо гулять. Когда же собирались недалеко от нас, дедушка говорил: «Ну, беги, внученька, беги, только ж ты недолго». А я ему: «Хорошо». Я прибегу, а там девчата играют. Я умела играть на гитаре и балалайке, поэтому и меня просили играть. Когда мне нужно было уже домой идти, девчата говорили: «Паша, ну еще немножко. Сейчас пойдем дедушку попросим, чтобы ты еще у нас погуляла». Ну, вот приезжал и этот парень Борис из Ярославки. Так мы и познакомились. Хотя мне тогда еще до парней дела не было.
Как-то, помню, дедушка заказал мне туфельки. Тогда же ничего не было в магазине. Боже, я так обрадовалась! А во дворе ж девчата взрослые были – и по двадцать, и по двадцать пять лет, и парни были взрослые. Они мне говорят: «Паша, а ты умеешь танцевать?» Я говорю: «Умею» «А петь?» «Умею» «Ну, а что тебе сыграть» «Ой, светится, светится половина месяца». И они начинают играть. А я говорю: «А дайте мне платочек». Я потанцевала немного, а затем – хлоп! – встала. Они: «Чего ты?» Я говорю: «Мне дедушка сказал, чтобы я туфли жалела и не поцарапала». Тогда я быстренько скидываю туфли, ставлю возле девчат, и уже босиком побежала танцевать быстро так. Они говорят: «Конечно, теперь ты быстрее».
Вот так детство прошло, слава Богу.
Семья моя верующей не была. Когда я еще маленькой была, церковь у нас закрытая стояла. Мы с другими детками заходили туда, где алтарь был. Потом там клуб сделали, и мы даже танцевали в алтаре. Когда я уже поняла, что это такое было, то и плакала, и исповедовалась, но это не наша вина была.
А тогда уже, когда мы повенчались с отцом Борисом, у него тетя была очень хорошая – чистой, святой жизни. Я, бывало, только на нее посмотрю, словно вся обновлялась. Она мне много чего рассказала.
Супружеская жизнь
Когда мы должны были повенчаться с отцом Борисом, пришел к нам его папа и говорит: «Паша, Борис же у нас калека». А я отвечаю: «Хорошо, я буду за ним ухаживать». Не понимала, что меня ждет. Было трудно, потому что тогда после войны ни бинтов, ни тампончиков не было. Так я возьму простынку, порежу на кусочки, выстираю и на лампе проглажу, так как утюгов тоже не было. Как разбинтовывала ему ногу, то эти бинты не выкидывала, а в кастрюльке снова их кипятила, промывала и снова гладила.
У нас не было такого, чтобы мы вечером легли спокойно спать. Он немножко полежал, тут уже кричит: «Паша!» Я скорую вызываю. Вот так, слава Богу, прожилось…
Когда мы поженились, то сначала жили у нас в селе Старая Басань, потом в Ярославке. А через некоторое время так сложилось, что надо было перейти в село Рудковка. Мы тогда переехали, церковь начали строить. Достроили церковь, расписали красиво. А в Бобровице жил Благочинный. Он знал, что отец Борис на все руки мастер – художник, играет на всем. Я думаю, что таких людей, как Борис, очень мало: рисовал, играл, был регентом. Бывало, хор станет человек 20, он руководит. И вот, Благочинный нас пригласил, и так мы переехали в Бобровицу. Шестнадцать лет прожили там. Отец Борис все время служил в храме, а потом церковь закрыли.
В Бобровице была женщина Татьяна. Все говорили, что она прозорливая. Один раз она пришла в церковь в Чистый Четверг перед Пасхой и принесла с собой кусок колбасы, вытянула и стала с жадностью есть. Все люди тогда содрогнулись. Отец Борис пришел домой и говорит: «Что ж это, Паша, будет, что Татьяна пришла в церковь и ела колбасу?» А я говорю, что это она предсказала, что будет на этом месте. Потом, когда церковь разрушили, возле того места кафе построили. И как она в свое время сказала, в такие дни ели колбасу.
А как-то, когда мы еще и не думали переезжать в Бровары, так как домик построили, я сидела около нее. Она мне говорит: «Кушай лук». Я ей: «Я не могу, сердце болит» «Нет, нет, ты добрая, ты хорошая». Так сказала и молчит, а потом как вдруг закричит: «Ой, матушки нет. Матушка поехала в рабство». Вскоре мы переехали.
В Бровары мы переехали, потому что отец Борис все время болел. А я думала, что так оно все-таки ближе к Киеву. И больница, и врачи есть. Считала, что так будет лучше. Тут были старенькие бабушка и дедушка. За ними ухаживать надо было. Чтобы никто не обижался, не ругался. Отец Борис часто был в больнице. Слава Богу, все пережилось…
Регентство отца Бориса
Отец Борис был регентом хора в Троицкой церкви. Хорошо так пели. Потом там ремонт делали. Так я тоже покрашу, иконочки поставлю и быстренько в хор петь. Пела, читала. Время чистое, святое было. Люди были добрее, никто не думал про славу, богатство. Пришли в церковь, помолились: «Слава Тебе, Господи!» Теплота от всех шла.
Один раз мы поехали к отцу Михаилу в Козелец – он попросил, чтобы отец Борис приехал и послужил. Когда мы приехали, то зашли в хор и пели там. Отец Борис хором немножечко поуправлял, и уже ему надо было идти служить с отцом Михаилом. А женщины все на коленки попадали на ступеньках, руки все поставили, чтобы не пустить отца Бориса, чтобы с ними пел и руководил. А он говорит: «Я же не могу, ведь я приехал, чтобы послужить, помочь батюшке». Тогда они уже его пустили.
А как-то в город поехали. Там была православная церковь. Батюшка там такой хороший, приветливый, говорит нам: «Идите к хору пойте». Мы пошли с отцом Борисом к хору. Там хористы такие мужчины выхоленные красавцы и женщины все красивые. Отец Борис говорит: «Давайте споем Херувимскую Ломакина». А они отвечают: «У нас ноток нет, мы не знаем». А он говорит: «Вы будете смотреть мне в рот и на руки». И, когда мы пропели Херувимскую, это была такая красота. Там и альты, и теноры, и басы – все точно было. Басы говорили, что они такого не видели, чтобы без нот вот так пели. Такие таланты были у отца Бориса…
Скорби
Вот так прожил отец Борис, слава Богу, проболел, такой великий мученик. Самое главное, что он никогда, ни разу не обиделся, не ругался. Раны открытые – это было очень трудно. По шесть, по восемь раз лежал в больнице. Все там чистят кость, чистят, а ничего не помогает. В конце концов, не стало ноги – отрезали.
Он такой был терпеливый. Бывало, собирается на службу, надевает протез, приходит со службы, а там оно так надушило, что даже и не представляю, как он это терпел. Как-то я посчитала – восемнадцать пузырей было, аж кровь выступала. Я ему говорю: «Отец Борис, ты уже завтра не пойдешь на службу?» «Да ну, ты что, Паша, пойду. Забитуем, замотаем… Вот так…»
Последние пять он не вставал уже с кровати. Не знаю, как я выдержала – несколько лет почти не спала – боялась, чтобы пролежней не было. Удивительно, у меня тогда ничего не болело. Я покушать наготовлю, все поделаю, постираю, переворачиваю его…
Помню один день, когда отец Борис лежал, уже такой слабенький был, а я подошла и говорю: «Отец Борис, ты меня прости, может я тебя чем обидела». А он так лежит, вверх смотрит, слезки катятся, аж в уши попадают: «Паша, более доброго человека, чем ты, нет на земле. Спасибо тебе за все».
А один раз недоглядела я его. Я только так немножечко заснула. Там его костыли стояли, и он надумал ночью на улицу выйти. Я проснулась: «Святый Боже, где же он?» Выскакиваю во двор, а он упал и разбил голову. Господи, скорую помощь вызвали, в больнице все поделали, забинтовали, я ему еще шапочку одела, а он же все время рукой почесать хочет. Я так боялась, что сорвет, что мне пришлось чулки одеть на руки, позавязывала их ему, тогда он уже не дотрагивался.
Ой, настрадались сколько. Ну, ничего, все равно как-то дружно прожили.
В последний день помню, как он вечером чайку попил, а я пришла к Божьей Матери и говорю, не думая: «Божья Матерь, ты, наверное, отца Бориса будешь сегодня забирать?» Два часа ночи, я стою и плачу. Так и случилось.
Когда отец Борис умер, его возле церкви похоронили.
Уже после того, как он пошел от нас, и у меня проблемы начались сначала с глазами, потом – с давлением… Когда мне недавно делали операцию, поприбегали ко мне дети, внуки, сидят возле меня. Игоречек, сынок моего Володечки, сироточка, мне говорит: «Бабушка, пожалуйста, не умирай. К кому я тогда приду?» Что я ему скажу? Кто мне поможет? И вот сделали операцию, врачи показывали, что не выдержу. Три часа шла операция. Просыпаюсь в реанимации, и мне так хорошо, так легко и словно чего-то жду. Но не знаю, чего. Что такое я жду? Вижу, во дворе уже светает, светает. Я лежу и пропела себе: «Слава Тебе, показавшему нам свет, слава в вышних Богу»…*
Смерть сына Володи
Слава Богу за сына – за то, что Господь мне тогда еще за сыном дал ухаживать. Володечка, наш сыночек, он тоже болел, и я ходила к нему. Где-то за две недели до того, как он ушел, я пришла к нему, взяла ручку, листочек и пишу: «Сыночек, пятого числа на Пасху, иди в Новый мир…» Я пишу, а у меня руки трусятся. Тут я очнулась: «Что же я написала?» Тогда ту бумажку я положила и вышла.
На Пасху мы пошли петь к отцу Сергию, что служит в храме Георгия Победоносца возле военной части. И вот надо Херувимскую петь. Девчата говорят: «Матушка, задайте тон», а я так стала и отвечаю: «Так я не знаю, как петь, я разучилась». То я уже почувствовала, что Володечки моего не стало.
Отец Борис еще спал, а я ночью прихожу, он проснулся и спрашивает: «Паша, а почему ты так рано?» А Володечка уже умер, я его уже приготовила к погребению. Я говорю: «Ты спи тихонько, мне самой надо в церковь идти, хорошо молиться». Он говорит: «Я еще немного посплю» «Поспи». Сама же думаю, как же тебе сказать. Во дворе поплакала, зашла. Он спрашивает: «Как там Володя?». А я ему: «Да, слава Богу, хорошо. Володечка наш уже у Господа». Он говорит: «У Господа?» «Да, и ему хорошо». Тогда он встал, я ему протез начала одевать – в церковь ехать.
На памятнике Володе я написала: «Пасхальная ночь. Земной путь окончен. Душа возносится ко Всевышнему. Христос Воскресе. Любящие твои молитвенники». Аленочка, внученька, не хотела, чтобы я так писала и спросила меня, почему же я не написала «От детей». А я ей ответила, зачем же писать, и так понятно.
Вот и невестка умерла, и сыночек, и Борис тоже, все ушли. Осталась я. Так я уже и говорю: «Господи, как же мне уже этот крест донести?» Такие дела…
Иконы
Отец Борис очень много по церквям рисовал – иконы, храмы расписывал. У него, Слава Богу, получалось.
Такая большая икона стоит в храме «Скоропослушицы» – «Аз есмь с вами и никтоже на вы». Ее написал отец Борис с иконы, что находится в монастыре в Даневке. Это под Черниговом, в Козелецком районе. Много лет тому назад сам святитель Серафим Вырицкий благословил ее написание, потом она долго хранилась у двух матушек где-то в России. А потом Господь так устроил, что ее привезли в Даневку в монастырь. Тогда он был разрушен и нуждался в восстановлении. Когда привезли икону, монастырь сразу начал обновляться, стали ходить люди, началось строительство.
Помню, как я ездила туда к Божьей Матери, когда сломала руку. Приехала и не могла обойти этой иконы: побуду возле нее, поплачу, отойду и снова прихожу. Одной женщине она тоже пришлась по сердцу. Она мне сказала: «Сколько привозили разных икон Божьей Матери, но эта другая. Я, как упала на колена, так бы и стояла…»
Отец Борис нарисовал эту икону, и она у нас дома стояла. Когда умер мой сыночек Володечка, отец Борис говорит: «Паша, куда мы эту икону, я не знаю, куда Божья Матерь благословит». Уже когда во двор Володю принесли, чтобы дальше нести в церковь отпевать, я и говорю: «Божья Матерь, ты провожай моего сыночка». Я вынесла эту икону, ее несли впереди… Так она и осталась там в церкви.
«Призри на смирение» – еще одна икона, написанная отцом Борисом, что сейчас в Соборе Петра и Павла. Как-то я зашла, когда он ее писал, и увидела, что он плачет. Я спросила: «А ты чего это, дорогой Борис, плачешь?», а он: «Я хочу, чтобы правильно все было». Староста храма хотел дать денег, но отец Борис не захотел взять ни одной копеечки.
Для нашего храма отец Борис еще одну икону написал, но из-за ремонта ее еще не выносили – наверное, где-то в кладовке стоит. К сожалению, я забыла, как она называется.
Икону «Аз есмь с вами и никтоже на вы» отец Борис еще и в Бобровицу написал. Сначала он хотел сделать такую же большую, что и в храме «Скоропослушницы», но я ему напомнила, где она будет стоять в Бобровицкой церкви, тогда он немножко поменьше сделал. Нарисовал он ее, подарил храму, там киот для нее сделали, и мы все – еще сыночек покойный был жив – с иконочкой вышли, нас батюшка встречал.
Рисовал он дома – смотрел на икону, что на книжечке, и рисовал. Книжечку про икону «Аз есмь с вами и никтоже на вы» я купила в монастыре в Даневке.
Когда церковь «Скоропослушницы» старенькая была, он весь потолок разрисовал. Там такая Божья Матерь стояла! – просто васнецовская, ангелы… Как заходишь – словно на небеса. А потом перестройка началась, и те иконы поснимали. Я спросила, где же те иконы, а мне ответили, что в одну церковь отдали.
Еще икона Серафима Саровского должна быть в Троицкой церкви.
В церкви «Скоропослушницы», там где мощи открыты, то он все рисовал. В Заворычах храм расписывал. Еще в Дымерке он нарисовал большую икону «Сошествие Святого Духа». И у отца Сергия, что служит возле военного городка, должно быть две иконы – кругленькие и очень красивые. И в Ярославке…
Много он рисовал… Я думаю, слава Тебе, Господи, что он все это делал.
Монастырь в Даневке
У меня много хороших воспоминаний о посещениях монастыря в Даневке. Там была матушка игуменья хорошая. Один раз мы вместе шли в крестном ходе. А я, как шла, тихонечко пела. Она как услышала, так и сказала мне, чтобы я шла к хору петь. А я же в первый раз, не знаю, куда же мне к этому хору идти – стою, а она увидела меня и говорит: «Ну, Вы же какая непослушная», а я ей: «Я, матушка, даже и не знаю, как туда зайти». Она тогда показала мне двери, я и пошла. Ми потом частенько туда ездили. Когда идет служба, на клиросе три монашечки поют так тихонечко и красиво, что забываешь, где ты есть.
Когда я приехала домой, то рассказала, какая там благодать. Моей дочери и крестнице тоже захотелось поехать. Я им говорю: «Как вы поедете? Вы же не знаете, как туда добраться». Но они собрались и поехали. Позже моя крестница Людочка рассказала, что, когда они подошли к собору, все оказалось закрытым, но они услышали пение. Долго не могли понять, откуда он доносится. Пошли на звук и нашли открытые двери. Вони там почувствовали такую сильную благодать, помолились и приехали назад. Очень радовались, что побывали в монастыре.
Матушка Алипия
Когда-то отец Борис служил в Киеве на Демеевке. Я тоже туда часто ездила. Бывало, вижу, как приходит туда бабушка, старенькая такая. Это была матушка Алипия. Мешочек у нее такой. Идет и что-то там себе говорит. И мне было очень интересно за ней ходить – так приятно и радостно. А она вокруг церкви ходит, ходит. А если кто неправильно живет, она палкой постучит: «Нельзя так!» Еще отец Алексей служил в той церкви с отцом Борисом. Как-то она передала для него четки. Он очень удивился. Спустя некоторое время он стал Владыкой, принял монашество.
Вот так я ее видела, а потом ездила к ней на могилку.
Помню, мы приехали к ней на могилку, а там парни в плащпалатках ходят – охраняют. Мы их пригласили: «Пойдемте к нам – сядем, покушаем». Они согласились, пришли, немного покушали то, что мы поприносили. Я их спросила: «А почему вы здесь ходите?» А они: «Мы охраняем, чтобы никто матушку Алипию не забрал».
Слава Богу, что на Украине в Киеве есть много мощей святых.
В з аключ ение
Я за все благодарна Господу. Кругом Господня рука чувствовалась. Тяжело бывало, но Господь утешал помаленьку – то тут, то там. А теперь уже как будет… Будем готовиться к вечности.
Я думаю, самое главное прожить так, чтобы никого не обидеть. Если видишь где-то несчастного человека, милостыньку ему дай. Кто как ни думает, кто как ни хочет, а вечность есть, и красота есть. Надо, чтобы весь мир понял, что мы все временные, что нам тут так мало времени дано пробыть на земле. Чтобы мы не хватали, чтобы никто не жадничал. Тогда другая жизнь была бы – друг друга понимали, не обманывали, страшных войн не было бы.
А что сейчас происходит? Друг друга убивают… Как они потом засыпают эти люди, которые руководят этими страстями? Это все страшно. Самый счастливый тот человек, кому не нужно ничего лишнего. Поблагодарил Господа и живи себе тихонько. Есть ли у тебя много денег, или вообще ничего нет… Мало мы разбираем, для чего мы созданы в этой временной жизни. Наше дело молиться во славу Господа, прощать, за все благодарить.
Слава Богу за скорби, за милости. Знаете, такая песенка есть: «Тяжелый путь по жизни нас ведет, закон суровый этим миром правит, лишь сильный до конца свой путь пройдет, а слабые в дороге погибают». Будем сильными…
ПЛАВНИ
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Высокий худощавый генерал в светло–серой черкеске недоуменно глядел на визитную карточку.
Sir Thomas.
Limited company Thomas and son
Похож он на коммерсанта?
Скорее на военного, ваше высокопревосходительство.
И вы говорите, что он ждет уже больше часа?
Так точно. Он явился, когда у вас уже был с докладом генерал Писарев… Я не осмелился прервать доклад и попросил его подождать…
Заметив, что генерал хмурится, адъютант смутился.
Вы должны были доложить о нем тотчас же.
Он резким движением отодвинул от себя пачку бумаг и сердито взглянул на адъютанта.
Просите!
Адъютант мгновенно исчез за суконной портьерой.
По натертому до блеска паркету большого зала с высокими окнами медленно прохаживался широкоплечий пожилой человек в штатском платье, безупречно на нем сидевшем. Адъютант приветливо улыбнулся.
Его высокопревосходительство барон Врангель просит вас к себе. - Он звякнул шпорами и отступил в сторону, давая дорогу.
Посетитель молча наклонил голову и не спеша прошел в кабинет. Адъютант с любопытством посмотрел ему вслед, потом осторожно подошел к двери кабинета и чуть–чуть приоткрыл ее. Через суконную портьеру был слышен разговор.
Еще все поправимо… Я привез не только план разгрома красных, выработанный генштабами Великобритании и Франции… Две великие державы окажут вам значительную помощь. В ближайшие дни к вам приедет представитель генштаба Франции…
Скрипнуло кресло и раздались шаги, приглушенные ковром. Адъютант отскочил от двери, но любопытство пересилило и вскоре он снова приоткрыл дверь.
По нашему настоянию, Польша в конце апреля вторгнется в Украину и Белоруссию. Тогда все силы красных будут направлены на этот новый фронт… Вам надо срочно переформировать свою армию, сведя ее примерно к четырем корпусам. Укрепление Крымского перешейка усилить, довести до крепостного типа… В начале же лета развернуть общее стремительное наступление на Северную Таврию. Против вас будут двинуты лишь слабые силы Тринадцатой армии и кое–какие резервы. Это, конечно, не сможет остановить вашего наступления. Мы советуем вам, одновременно с наступлением, бросить из Крыма два крупных отряда: один - на Дон, а другой - на Кубань.
Это осуществимо! - сказал Врангель. - На Кубани, в плавнях, скрывается много офицеров, тысячи отборных казаков.
О, они очень пригодятся… Кроме того, вскоре в центре Кубани, недалеко от берегов Азовского моря и Екатеринодара, будет расквартирована казачья бригада в составе трех полков. Она перешла под Новороссийском на сторону красных. Благодаря некоторым дружественным нам лицам из главного командования в Москве, эта бригада сохранила весь свой командный состав и отведена на отдых. Все уже подготовлено: по первому вашему зову бригада восстанет и, что особенно важно, захватит центральные районы Кубани. Тогда она, получив большое пополнение на местах - в первую очередь из плавней, - за несколько дней вырастет в корпус, а затем - в армию… И вот, барон, когда вы при поддержке нашего флота высадите десант, вы сразу сможете опереться на крупные казачьи части и быстрыми ударами захватить Кубань.
Вы правы, полковник, - проговорил Врангель.
А сейчас мой совет: объедините под единым руководством разрозненные казачьи отряды, оставленные на Кубани, перебросьте на Кубань опытного генерала–казака. Кроме того, надо подорвать доверие к Советской власти, а для этого внедрите в советские учреждения своих людей. Пошлите также по станицам эмиссаров,
пусть вербуют на вашу сторону всех малоустойчивых и озлобленных чем–либо советских работников, пусть объединяют местные антибольшевистские элементы, пусть сеют среди населения полезные нам слухи и готовят почву для восстания. Денег у вас будет достаточно. Кроме того, мы пришлем военных инженеров, снаряжение, оружие…
Я никогда не забуду, полковник, того, что великие державы делают для России. Я вновь подтверждаю все обещания, данные вам генералом Деникиным.
Поняв, что разговор заканчивается, адъютант поспешно отошел от двери кабинета.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Камышовые крыши казачьих хат еле проглядывают среди буйного бело–розового цветения садов. Спряталась среди них станица Старо - Минская, и если б не золоченые кресты на синих куполах белой церкви, можно было бы принять всю станицу за огромный фруктовый сад.
Через станицу идет широкая улица, заросшая по обочинам молодой травой. Вдоль тесовых заборов выстроились высокие тополя, чередуясь с белыми акациями.
На самом краю станицы, там, где переплетаются дороги, на большом кургане высится ветхий, заброшенный ветряк. Лиловые фиалки на изумрудном фоне травы делают курган по–весеннему нарядным, а старый ветряк- еще более сиротливым и заброшенным.
Апрельский вечер. Уже зажглись в небе одинокие звезды, в густых малинниках ревкомовского сада звонко защелкал соловей.
Мне пора, Тимка. Уже смеркается.
Еще немного, Наталка. Хочешь, спою твою любимую песню? Слушай:
Солнце низенько, вечер близенько,
Выйди до мэнэ, мое серденько…
Хорошо ты поешь, Тимка!
А ты поцелуй меня за это.
Спой еще… тогда.
А почему не сейчас?
Послышался звонкий смех. Его приглушил звук по целуя. И опять девичий голос нежно просил:
Проводи меня, Тимка, уже совсем темно… Я бандитов боюсь.
Не бойся, моя ласточка. Со мной тебя ни один бандит не обидит.
Слово такое знаешь?
Не шуткуй… Я всурьез говорю.
Тимка, а правда, что твой батько и брат в банде есаула Гая?
Это… кто ж тебе сказал?
Вчера у колодезя Мотька рыжая встретилась: «С Тимкой, говорит, гуляешь, а у него вся родня в плавнях».
Мотька? А ты верь ей больше!.. Мой батько убит, а брат со Шкуро ушел… Сам не знаю, где он. И что я людям зробил? Целый день верчусь, как чертяка, чтобы мать да братневу жену с дитем кормить…
Не сердись, Тимка, мало ли что люди брешут. Моя батько тоже убит. Хороший у меня батько был, жаль мне его… А на рыжую Мотьку ты заглядываешься…
Вовсе нет, откуда ты взяла?
Вся станица знает, гулял с ней, потом бросил. Она теперь злится на меня, глаза выцарапать готова.
Нужна она мне!
Значит, была нужна… Меня разлюбишь… я тоже… не нужна буду.
Зачем плачешь Наталка?
И вовсе не плачу… очень нужно!
Нет, плачешь. Зачем? Ведь я ее не любил и гулял–то с нею всего два вечера… Наталка!
И слушать не хочу… Не замай меня! Не хочешь проводить, сама пойду, а ты ступай к своей рыжей.
Наталка!..
Отстань… Я все знаю.
Наталка, вот честное слово, я люблю тебя, а не Мотьку. Ну, хочешь, я при ней тебе это скажу?
Очень нужно! Пойдем, уже ночь.
Давай сперва споем… ту, что вчера, помнишь… про васильки.
Сам ты василек. И почему только тебя Тимкой назвали… Ты ж василек - потому глаза у тебя голубые, голубые, почти синие.
А у тебя черные… как бархат. А сама на цыганку похожа.
Вот уж неправда. Это учительница выдумала, а ты и рад дразниться.
Я не дразнюсь.
Да… знаю! Вот у тебя оспины на носу и около губ, я же не дразнюсь… И ростом ты ниже меня.
Не ниже.
Нет, ниже.
Нет, не ниже. Я еще вырасту.
Вырасту, вот увидишь.
Пусти, скаженный, задушишь!
А ты поцелуй.
…Этим вечером ревкомовский кучер Панас Качка шел от кума немного навеселе. Проходя мимо старого ветряка, он остановился и долго слушал льющуюся над засыпающей станицей песню. Панас кивал лохматой головой в такт песне. Потом вытер рукавом чекменя мокрые от слез глаза и растроганно пробормотал: - Добре… Эх, добре спивают! И вот ведь скажи, - хлопец из себя не видный, а голос–то какой…
Бледнеют звезды. За плавнями начинает пылать заря. Проснулась степь. Аспидные копчики и серые шулики первыми закружились над окутанной туманом землей.
Вдоль степной речки стрелой промчалась пара чирков. Сонно выплеснулся из воды золотистый сазан и ушел на илистое дно. Болотная птица настороженно выплывает на середину спрятанных в камышах озер. Пестро–зеленые лягушки концертом встречают наступающий день.
По мягкой дороге, что вьется вдоль речки, рыжие, белолобые быки тащут телегу. Заложив руки за чубатую голову, спит в телеге, на охапке сена, молодой казачонок. Дорога свернула влево и пошла по–над глубокой поросшей терном балкой, а речка закрутилась петлей и пропала за вишняками небольшого хутора.
Бори́с Алексе́евич Крамаре́нко (1904, станица Челбасская, Ейский отдел, Кубанская область - 25 февраля 1944, село Уржино, Крымская АССР) - советский писатель, участник Гражданской и Великой Отечественной войн.
По происхождению - кубанский казак. В 1920 году в возрасте 14 лет добровольцем вступил в один из полков Первой Конной армии, передислоцировавшейся с Кубани на Польский фронт. Вскоре стал умелым кавалеристом-разведчиком, отличился в боях с белополяками и бандами Махно.
В 1923 году вернулся на Кубань, был зачислен в боевой отряд казаков-чоновцев, которые вели борьбу с остатками разгромленных Красной Армией врангелевцев, скрывавшихся в бриньковских, челбасских и ачуевских плавнях и на островах Бейсугского лимана. В одном из боёв был ранен, лечился в Краснодаре. После выздоровления был назначен командиром отряда по борьбе с бандитизмом в предгорьях Северного Кавказа.
С 1928 года учился в Ростовском строительном техникуме, затем окончил Азово-Черноморский строительный институт. Участвовал в строительстве Шапсугского водохранилища и в других стройках. В 1930-е годы стал писать.
С началом Великой Отечественной войны добровольно вступил в Красную Армию. Воевал на Юго-Западном фронте. Дважды выходил из окружения. Стал командиром, а потом и заместителем начальника политотдела конного корпуса, действующего на Крымском и Южном фронтах. В феврале 1944 года принимал участие в боях нашего десанта под Керчью, выполнял особые задания командования. В звании майора геройски погиб под Севастополем при выполнении боевого задания при освобождении Крыма.
Создал два романа о кубанском казачестве: «Пути-дороги» (1938, охватывает период 1914-1919 годов) и «Плавни»(1940, о борьбе со знаменитым Кубанским десантом Улагая и бандитизмом в 1920 году), а также ряд рассказов и очерков.